Дети не знают, норма то, что с ними происходит, или нет. Они учатся распознавать «хорошо» и «плохо», становясь старше.
Моя мама, Олеся, была шестым ребёнком в семье ветерана ВОВ. Семьи тогда были крепкие, к тому же расходиться было некуда. Жили все вместе в двухкомнатной квартире в центре Екатеринбурга. Была возможность увеличить жилплощадь с помощью льгот от государства, но дедушка, Фёдор Евстафьевич, дважды отказался от этого шанса в пользу молодых ребят, которые отслужили в Афгане.
Дедушка на войне был контужен. Бабушку взял замуж уже с дочкой. Жили как все – по-разному. По словам мамы, он был образцовым отцом – работал на железнодорожной станции и обеспечивал быт шестерых детей.
Бабушку прозвали Комарихой за худобу и маленький рост (выпирала только грудь). Она была красавицей, пела в Уральском хоре и работала продавцом в магазине.
Под настойчивыми уговорами соседей Фёдор Евстафьевич стал выпивать. Нередко это заканчивалось дебошем – и тем, что бабушка забирала детей и убегала из дома на вокзал, где частенько они и ночевали. Только утром могли вернуться домой – когда дед уже спал мертвецким сном…
В семнадцать лет мама забеременела мной. Её родители были против: в те годы это был жуткий позор, клеймо на всю жизнь. Мать-одиночка! Нагуляла, принесла в подоле! Да и биологический отец ребёнка был не рад новостям, потому что отбывал на поселении срок за хулиганство.
Хотя тогда к нежданной беременности относились проще. Была масса способов создать условия для выкидыша: ноги погреть, шкафы подвигать и прочее. Но никакие силы не могли помешать мне родиться.
У мамы был молодой и сильный организм. Родилась я под апрельские трели. Мама, несмотря на все угрозы и уговоры, решила меня родить – пусть и без мужа. Назвала меня Мариной. Но в родах я подхватила инфекцию – и её, молодую девчонку, готовили к тому, что новорождённый не выживет. Больше месяца я лежала в инкубаторе для выхаживания младенцев.
Однажды врач принесла ей маленький свёрток, – из бурой стерильной пелёнки торчала только черноволосая головка – и сказала, что пришло время попрощаться. Лечение не помогало. Мама стала умолять врачей сделать хоть что-то ещё для спасения её дочки. Врач объяснила, что младенцу уже трижды переливали кровь. Оставался только один метод – переливание через темечко, но был риск, что ребёнок станет «овощем».
Второй раз столкнувшись с тяжелейшим выбором, мама дала согласие. Операция прошла успешно, и начался долгий путь выздоровления.
Не имея образования, мама могла зарабатывать только тяжёлым физическим трудом. Благо что тогда рабочим давали комнаты. Так мы и поселились в общежитии коридорного типа, в крохотной узкой комнате, переделанной из душевой.
Это было чудесное время. Олеся стала подмастерьем маляра, не боялась никакой работы, бралась за шабашки под приглядом старшей напарницы – Хабибы. Только бы поднять дочурку. Я помню запах краски, телогрейку, перепачканную в извёстке, и красивую, улыбающуюся во все тридцать два зуба маму.
Несколько лет мы жили одни. Мама иногда читала мне письма от моего отца из мест лишения свободы. Была надежда, что он помнит о нас и скоро мы будем все вместе. Вечером – скромный ужин, прогулка; на ночь мама пела колыбельные и ласково гладила по голове. Так пролетали года.
Папа не объявился. Когда я подросла и стала задавать вопросы о нём, мама начала придумывать для меня истории, что он – подводник на важном задании. Она всегда говорила о нём только хорошее, и я была уверена, что у человека с таким красивым почерком очень благородная душа.
В общежитии было много детей, которые гурьбой гуляли во дворе. Как-то раз Пашка на новеньком велосипеде катал девчонок у дома. Я тоже захотела прокатиться, но когда садилась на раму, подошла Алёнка, оттолкнула меня и надменно сказала: «Сейчас еду я». Расстроившись, я первым делом побежала искать справедливости у мамы. Та, не особо вникая в ситуацию, отрезала: «Будешь жаловаться – гулять не пущу». Мне пришлось вернуться во двор и грустно смотреть на довольную Алёнку.
Наша с ней история будет иметь долгое продолжение…
Мама часто оставляла меня в садике с Кларой Захаровной на продлёнку. Нас было всего трое, кого не забирали на выходные. Бывало, я оставалась там одна. Порой ночевала в садике и на неделе. За всеми во время вечерней прогулки приходили родители, и я с надеждой смотрела на тропинку, по которой они шли. До последней минуты надеялась, что мама тоже придёт, но её не было, и тогда воспитатель вела меня в группу. Я раздевалась и могла делать всё, что мне захочется. Брать любые игрушки, рисовать, помогать Кларе Захаровне накрывать ужин. Она частенько назначала меня старшей в группе, доверяя присмотреть за одногодками. Эта воспитательница была доброй, иногда брала меня к себе домой. После ужина мы учили с ней стихи для утренников.
(В дальнейшей жизни я со многими учителями была в таких особых отношениях, что моими сверстниками воспринималось как привилегия, – за это меня недолюбливали).
