– Настя замуж выходит, – озабоченно сообщила жена.
– М-м? Кто?
– Настя…
– Какая Настя?
– Сережа! – Аня повысила голос. – Юрьева! Настя!
– Опять?! – насмешливо переспросил я, отрываясь от журнала.
– Ну… – жена пожала плечами и вздохнула, – вот, только что пригласила на свадьбу…
Я закрылся журналом и только потом ответил:
– Не пойду…
* * *
Когда меня приглашают на свадьбу, я испытываю оторопь. Да-да, натуральную оторопь. Лицо у меня при этом становится эдакое, кисло-вытянутое, перед приглашающим неудобно, честное слово, но поделать с собой я ничего не могу. И не потому, что я противник бракосочетания, нет. Сам по себе обряд значит только то, что значит. Он и она становятся парой, семьей, а не просто так, после дискотеки решили потрахаться… «испытать чувства» и т. д. Хотя многие со мной не согласятся, я все-таки останусь при своем мнении.
Тем более что на первых двух свадьбах Насти Юрьевой я уже присутствовал, и повторять сей эксперимент в третий раз у меня не было ни малейшего желания.
У меня, знаете ли, детская психологическая травма, можно сказать, на свадебной почве. Было мне лет восемь или десять, отправили меня родители к каким-то бабушкам в деревню, чтоб, значит, свежий воздух, травка, витамины и все прочее по списку. Н-да… Еще помню, картошка была, жаренная в сметане, есть ее невозможно, но все почему-то хвалили, а я был мальчиком вежливым, и мама меня учила есть все, что дают, и благодарить. Я давился картошкой, истекающей жиром, хлебал, закрыв глаза, горлом, чтоб не чувствовать вкуса, окрошку на настоящем деревенском квасе. О, этот квас! Киснущий в трехлитровых банках! А цельное молоко, прямо из-под коровки, я пить так и не научился, я его проглатывал, конечно, а потом бежал в кусты… Одним словом, мне было очень весело.
Что еще: неистребимый запах навоза, грязь, мухи, вечно пьяные мужики, горластые тетки, пыль и четырнадцатилетняя соседка, в которую я сразу же влюбился. Не будь ее, моя жизнь стала бы абсолютно невыносимой. А так я регулярно ходил на почту, звонил домой и на мамины вопросы неизменно бодро отвечал: «Да, мам, нормально все… ага, помогаю на огороде… нет, не ругают… домой пока не хочу».
Я не был ни маменькиным сынком, ни неженкой. Не хуже деревенских гонял на велике, умел плавать, и если удирал на речку с пацанами, то возвращался в бабкин дом в глубоких сумерках. Особого внимания на меня никто не обращал, разве только соседка Валя, чей образ поселился в моем сердце. Я даже курить пробовал, чтоб казаться ей взрослее, но Валя отругала меня, дала подзатыльник и сказала: «Если еще раз увижу, прогоню и больше никогда не стану с тобой дружить!» Ах, каким сладким показался тот подзатыльник!
У Вали была старшая сестра Света, лет девятнадцати, наверное, девица крупная, загорелая и существующая в своем, взрослом, мире. На глаза мне она почти не попадалась. Так, мелькала иногда, проходила мимо, не замечая нас, мелюзгу, сидящих на крыльце ее дома. Светка вальяжно шествовала к воротам, и под выцветшим ситцевым подолом ее сарафана мерно двигались упругие крупные ягодицы. За воротами ее поджидали парни на мотоциклах. Один из них был «ее». Так нам Валя объяснила. Этот парень в дом никогда не заходил. Приезжал, уезжал, увозил, привозил.
А потом что-то неуловимо изменилось. Валя стала очень суетливой, все бегала, торопилась, озабоченная такая. И мать ее бегала с таким же озабоченным видом, даже папаша как-то притих и казался не таким удручающе пьяным.
Вскоре я узнал, что у соседей готовится свадьба, потому что «Светка чижолая». Как готовилась свадьба: первым делом, конечно, гнали самогон, и к всепоглощающему навозному добавился сивушно-приторный запах, витавший над летней кухней соседей и веселыми дымными завитушками носимый над окрестностями. Светка и ее мать то и дело уезжали «в город», иногда прихватывали с собой Валю. Возвращались усталые, нагруженные тяжеленными сумками. Валя отмахивалась от меня, а я путался у всех под ногами и страдал от отсутствия внимания.
Что мне запомнилось из самой свадьбы, так это ряженые. Когда молодых вели по улице, перед ними бежали человек пять женщин или мужчин, не разобрать, так причудливо они были разодеты и раскрашены, живописные лохмотья, немыслимые шапки, разнокалиберная обувь… Ряженые плясали, пели препохабные частушки и наливали всем встречным самогон из чайников. «Напролет, напролет, хрен летит, как самолет!..» – визгливым нестройным хором пели ряженые, им подпевали выпившие бабульки, бодро ковылявшие следом за свадебным кортежем.
Гуляли несколько дней, столы были накрыты и у жениха, и у невесты. Моя бабка принимала во всем этом весьма деятельное участие, поэтому я тоже был допущен во двор, где стояли бесконечные столы, покрытые клеенкой, из летней кухни туда-сюда бегали тетки, таскали тазики с котлетами и картошкой, гигантские формы с холодцом, шматы сала, буханки хлеба… Остро пахло квашеной капустой и огурцами. Бабка на ходу совала мне то пирожок, то кружок колбасы. На заборе висели мои друзья и глазели на происходящее с немым восторгом и искренним любопытством.
