Григорьеву и Михееву, наконец-то, дали увольнительную. Командир роты отпустил их на весь выходной – это настоящее счастье для солдат, которые ещё ни разу, за полгода службы, не были на воле.
Двое молоденьких, в серых шинелях и шапках-ушанках, солдата думали сократить путь, чтобы не переходить железную дорогу по мосту, до которого было пол-километра: увольнение может так быстро пролететь.
– Слушай, – сказал Григорьев, – а давай через «железку» перескочим – всё быстрее будет.
– Давай, – согласился Михеев.
И они пошли через влажные серые рельсы.
– Так, погоди, у меня сигареты кончились, – сказал Григорьев. – Может, вернёмся в часть, и прихватим пару пачек?
– Да, ладно, в городе купим: ларьков, небось, куча.
– Ладно, там возьмём, – согласился Григорьев и быстро зашагал вперёд.
Он уже перешёл широкую путевую стрелку, а Михеев, ступив на стальной холодный рельс, неожиданно обернулся и посмотрел назад: «Зовёт что-ли кто?», подумал он. Его нога скользнула по металлу и провалилась между рельсами. Только он начал её вытаскивать, как вдруг автоматическая стрелка сдвинулась и железным капканом сдавила михеевский кирзовый сапог. Михеев заорал и дёрнул ногой, пытаясь освободиться от стальных клещей, но она так плотно застряла, что ему показалось, будто хрустнуло в лодыжке.
– А-а! – заорал Михеев, – ногу сломала, сволочь!
– Что? – не понял Григорьев, далеко ушедший вперёд.
– Нога застряла!
– Ну, вытаскивай, раз застряла!
– Не могу, зажало сильно!
Григорьев, матернувшись, подошёл к товарищу и посмотрел на его смятый кирзовый сапог: видимым оставалось лишь голенище.
