Лес чернел впереди. Страшно, по краю. Мрак под кустами, деревья, будто нарочито, столпились, сблизились. Между белесыми стволами тьма-тьмущая. А что говорить о чащобе? Дремучая, гиблая, жуткая. Десять десятков раз подумаешь, лезть туда днем или не стоит, а тут – ночью.
Тарх вздрогнул, наступив на ветку, до холодного пота вздрогнул.
Только заманчиво, жутко, но тянет, словно за руку. «Сказки!» – говорили мужики. Подумав, добавляли: «А может, и нет». Сказки – не сказки, а Ратей хвастался, что был и видел. А ему как не поверить? Все девки за спиной у парня примеряют его венок да мечтают в Купалину ночь рядышком оказаться, побежать в лес или на сено. С ним. А он словно и не замечает, воротит нос, приговаривает: «Куда вам до Беляны». Смеется вроде, а все ж знают, что Беляна-то…
Да и другие тоже говорили, что видали. Мол, что за парень, если ничего не знает да не зрел? Мужем не станет!
Зашумел ветер по верхушкам, пробежались встречники, в догонки играя. Ну, да и хорошо, что заняты: меньше с ними сталкиваешься, целей будешь. Им озорство, а человеку почти всегда беда или напасть какая.
Пора все ж, решился, значит, надо идти. Поздно обратно пятки заворачивать, сегодня не пойдешь – завтра вся весь смеяться будет. Скажут: гляньте, мол, на девку намастырился глядеть, да видно рановато, штаны измочил только. Не дело будет, ой, не дело. Но решиться и сказать – одно, а ступить под темные кроны – тут одной похвальбы маловато.
Тарх взглянул на круглый каравай луны, белый, с грязно-синими щербинами. Авось так светить станет всю ночь, тогда не так и страшно – видно-то хорошо. И, покуда не прошла нахлынувшая смелость, нырнул парубок в лес, будто в холодную воду: разом, не останавливаясь более, не замирая.
Под корявыми ветками против ожидания оказалось не холодно, парило от земли влажным и теплым, пахнущим прелой листвой, и грибами тянуло. Тарх поднял перед собой тонкую палочку, чтобы не наткнуться лицом на мохнатую паутину с ее хозяином посерединке, и зашагал вперед по тропке. Тут вовсе еще места привычные, каждую неделю по семь раз хоженые. Лунный свет клочками проникал сквозь густую листву, выдергивая из мрака то куст, то часть древесного ствола, то пучок травы. А не так и темно, если привыкнуть!
Лес вроде как спал, а в то же время и нет. Где-то гукало, шуршало, потрескивало. Звуки хоть и обычные, да не сегодня. Нынче Тарху даже это казалось пугающим и жутким. Такое дело задумал, самому непонятно, как решился.
Дойдя до поваленного дуба, парень полез за пазуху и вытащил кусок свежего хлеба и пару вареных яиц. Положил на нехитрую лавочку у корня и пробормотал:
– Вот, дядька Блуд, прими домашненького, да не трогай меня сегодня. Мы не ссорились с тобой, я всегда с почтением в твой лес хожу. А я потом еще тебе молочка принесу, парного.
Постоял, прислушался. «Принял вроде», – подумалось. Неужто так затихло бы, если не понравилось?
Скоро тропинка повернула направо, к суховалу, откуда дрова берут. Туда пройти можно и краем леса, но вроде как для привыкания тут идти самое то. Да и не к поваленным деревам теперь надо, а наоборот – налево. К русалочьему озеру.
«Только не показывайся на глаза ей. Это самое главное, – вспомнились слова Стречки, Ратея сотоварища первого. – Если приметит тебя, то позовет. А ты и не сможешь противиться, сила в голосе у нее. А она тебя на дно утащит и ракам скормит. Понял?»
Как тут не понять? На всякий случай Тарх даже полыни набрал: если кругом положить, самому внутрь встать, ни одна нечисть не заметит. Не любит она полынь потому – не видит сквозь нее.
Тарх отыскал в темноте приметное дерево: вяз с тройным стволом, свернул с тропки и прямо по крапиве пошел дальше, лишь руки повыше поднял. Путь он помнил не очень хорошо, но помнил. Ратей и показал его прошлым летом. Тогда их тут почти десяток был, днем, а теперь вон как. Ничего, если один смог, то и другому тоже попытать удачу стоит. Осторожно надо и тихо. А страшно… что страшно. Порой и мимо овинов в баню идти боязно, так ведь ходят!
Конец ознакомительного фрагмента.
