Второй час дня, середина февраля. Сегодня мы возвращаемся с учёбы раньше обычного. В городе пасмурно: серое влажное небо темнеет над крышами домов, в воздухе разливается запах приближающейся весны. Зима начала сдаваться. Мы идём по главной улице города, я держу левой рукой руку Лизы, а второй вожу по влажному февральскому воздуху, как дирижёр, помогая себе удержать равновесие. Ноги, не слушаясь, еле как проносят меня через кучи влажного грязного снега, пальто морщится складками, того и гляди порвётся. Слева от Лизы ещё две девчонки – Света и Маша. Мы все учимся в одном колледже на первом курсе, всем нам по шестнадцать. В таком возрасте ребячество особенно ярко проявляется в людях, будто они пытаются всеми силами вцепиться в уходящее детство и стать на последний год самым беззаботным в мире ребёнком, потому что потом – нельзя. Мы проходим по снежной грязи, крепко держась за руки, и смеёмся звонкими девичьими голосами. Детство ещё живёт в наших душах, в наших словах, хотя внешне мы уже женщины: тонкие наши талии хорошо видны через грубые ткани верхней одежды.
– Может ко мне на чай зайдём? – притормаживая рукой выстроенную цепочку, обращается к нам Маша.
Она была самой красивой из нас. Даже сейчас, с растрёпанными волосами и с раскрасневшимся лицом, она красива. За Машей бегал чуть ли не весь курс мальчишек. Она привлекала их не только своим миловидным кукольным лицом и стройной выточенной фигурой, но и голосом: мягкий низкий тембр, в котором чувствовалось спокойствие и уверенность. Она отличалась от нас многим. Хотя бы тем, что никогда не носила шапок, даже береты обходила стороной, считая, что эти вещи отнимают женственность. Инстаграм её был такой же популярный, как и она сама. Три тысячи подписчиков, бесконечные комплименты. Многие девушки ей завидовали, но тайно, не показывая этого ни Маше. Ведь завидовать Маше означало бы признать её превосходство, а этого бы они не потерпели.
Я не могу сказать, какой была Маша – хорошей или плохой. Иногда она могла язвительно что-то ответить, а иногда подарить искренний комплимент. В учёбе она была так же легка, как и в общении. Оценки не особо её волновали: она без особых усилий зарабатывала как тройки, так и пятёрки. Маша хотела отучиться и переехать жить в Питер, потому что считала, что к её утончённому вкусу из всех городов России к лицу только он. Мы все мечтали куда-то уехать, но никто и не думал планировать переезд дальше центра нашего района – Нижнего Новгорода, о таком позволительно было мечтать только Маше.
Из нас четверых лишь для Маши Заволжье не был родным городом, она приехала из небольшого поселения. Родители её нашли по объявлению комнату за три тысячи, которую снимала старушка, и отправили с небольшой суммой денег в наш город поступать в колледж. Маша была из большой семьи, помимо неё были ещё два младших брата восьми и шести лет и маленькая годовалая сестра. Маша умудрялась на три тысячи, которые отправляли ей родители ежемесячно, покупать себе красивую одежду и каждый день на большой перемене ходить в столовую нашего колледжа. Одежда её была элегантна. Как минимум, раз в месяц она покупала себе новое платье и новый свитер. Штанов она никогда не носила кроме, конечно же, уроков физкультуры. Но даже для физкультуры она приобрела брюки полуклассического кроя. Она одевалась со вкусом, вещи на ней сидели как влитые. Я, Лиза и Света выглядели на фоне Маши простушками. Характер её был живой, напористый. Маша была заводилой в нашей компании: куда идти и зачем решала именно она, а мы всегда с ней соглашались. В этот раз мы тоже не отказались от её предложения зайти на чай. К тому же, мы много раз бывали друг у друга дома, а у Маши – ни разу.
Мы сошли с главной дороги. Маша провела нас через заснеженный старый двор, состоящий из двух пятиэтажных сталинок, которые представляли собой две больших буквы «П», стоящих напротив друг друга и опоясанные двумя узкими переулками. Дома бледно-жёлтые с облупленными стенами, вымазанными по низу яркой коричневатой краской, в которых большинство наличников – деревянные, только около пяти или шести – пластиковые. Посередине двора стояла большая зелёная качель, которую использовали, судя по всему, для чистки ковров, так как сейчас на ней висел старый советский ковёр. Рядом гуляла молодая пара с собакой и женщина лет тридцати пяти с коляской, из которой доносился плач ребёнка. Женщина укачивала дитя, нервно подёргивая головой.
Маша подвела нас к подъезду, закрытому на взбухшую от сырости деревянную дверь. Мы зашли внутрь и устало стали подниматься на четвёртый этаж. Стены подъезда были покрыты светлой синей краской, под которой проступала старая – более тёмная. Этажи высокие, на лестничных площадках большие окна. Маша подошла к обшитой тёмно-коричневой искусственной кожей двери и сделал три коротких стука своей маленькой ручкой:
– Это наш с тёть Лидой код, – поворачивая свою хорошенькую голову, объяснила она нам.
Прошло секунд десять, дверь открылась, и на пороге показалась невысокая сухая старушка лет восьмидесяти в зелёном шерстяном платье. Внешность её выдавала особу интеллигентную: аккуратно убранные на макушке седые волосы в пучок, в которых кое-где проглядывали чёрные угольные волоски – остатки прежней молодости, золотые серьги с голубыми камнями овальной формы дёргались на вытянутых мочках. Желтоватое лицо женщины было покрыто сухими мелкими морщинками, особенно их было много в уголках губ. Видимо, женщина она добрая и за жизнь свою много улыбалась. Такие морщинки, как у неё, я всегда наблюдала у хороших людей.
