Лариске стукнуло тридцать пять, Вадику почти сорок. Семьи из них не вышло, хотя разводиться уже не собирались. Просто по бездетности оба они тяготились пустотой, как две прислоненные друг к другу половинки общего, не имеющего единения.
Вадик работал, Лариска тоже. Вадик после работы шел домой, и Лариска шла домой. И все как у всех. Вечером молча ужинали, молча тыкали пальцами в планшеты, молча ложились спать. Нет, они общались, конечно, не значилось между ними ни стены, ни пропасти. Но не соприкасались:
– Ты как?
– Норм. А ты?
– Ок!
Тему работы давно условились не поднимать – все равно не понять ей инструктора, а ему терапевта. А делать вид… С этим сразу как-то не задалось, с первого года. Грохнул как-то Вадик по столу ладонью:
– Так! Буду любить тебя всякой, но никогда не делай вид и не притворяйся! Я это не-на-ви-жу!
Она, конечно, все равно входила в роли по надобности, но не россыпью, как раньше, а скупой щепоткой, в точном соответствии с целесообразностью. Терапевт все-таки.
Лариска знала, что Вадик ее не винит, в конце концов – он притворяться не умел, если б винил, сказал бы. Но сама она себя простить не могла.
Жуткая эта и немая тишина. Такая удобная и комфортная, некоторые завидуют. Нет, правда, придешь с работы, быстрый ужин, смартфон, компьютер, телевизор – и тут она, подарок судьбы – тишина. Здорово. Будь она проклята!
Вечером Лариска случайно коснулась Вадика рукой. Это впрямь случайно вышло. Он еще не спал, руку отдернул. Рефлекторное. А ночью, когда заснул – обнял ее нежно. Подсознательное.
Он, вообще, суровый парень. По крайней мере, раньше был. Бей хоть лопатой в лоб – ни вздохнет. Но, когда закончил контракт, Лариске тяжелее было. Правда, только и говорил:
– Мужик на войне – как дома, а дома – как на войне! – и смеялся. Больше про войну никогда и ничего. Где бывал, что делал? Служил.
А она его ждала, ждала, ждала! Ох, ждала она его!
Тогда и в церковь пошла, отводила душу. Помогло. Отвела. Да и он живой вернулся, теперь вот инструктор. Бороду отпустил, брутальный. Ну, да пусть.
А там, где он защищал интересы Отечества, много всего взрывалось, устремлялась в небо земля и взгляды людей, которые не хотели взрываться. И многие там видели Бога, Его хорошо видно с такого ракурса.
А вернулся, ее в церковь повел. Знал бы он, как она в этой церкви своими слезами полы вытирала, особенно перед иконами Сирийских святых.
– Я, – говорит. – Мечтал, приду домой, и буду думать, как тебя в Церковь затащить. А ты тут своя уже.
Она только улыбнулась и дверь перед ним открыла:
– Заходи. Расскажу, что к чему здесь.
Посмеялись. Зато теперь вместе, а ведь когда на контракт пошел, уже разводились. Не дай Бог!
Теперь только тишина мешала. Особенно из-за его молчания. Нет бы, сказал что-нибудь, даже пусть и сердился бы, ругал бы ее! Хотя, нет, было бы еще хуже…
Гинеколог ее лучшая подруга. Говорит всегда одно и то же:
– Лорик! У тебя все нормально. У тебя нет ничего, никаких патологий. Но… Так уж ты сконструирована. Не выйдет у тебя беременность удержать, прости, родная.
