Осень все увереннее хозяйничала в городе. Темнело рано.
Я возвращалась домой, поскальзываясь на листьях, прилипших к мокрому асфальту. В плоских лужицах вспыхивали огни фонарей, капли, срываясь с веток, стучали по зонтику, мимо проплывали громады троллейбусов, и бледные лица в освещенных окнах причудливо искажались тонкими струями дождя. Терпко пахло влажной землей.
Внутри меня дрожал тончайший стеклянный шар. Казалось, стоит долить в него чуточку, как зыбкое равновесие нарушится, чувства хлынут наружу, и чем все кончится, неизвестно. Наталья настаивала, что это невроз из-за летних событий, и советовала сходить к врачу. Жуков, похоже, думал иначе.
Я частенько ловила на себе его беспокойный взгляд, и мне это не нравилось. Однажды он подошел ко мне и спросил:
– Ну, что с тобой?
И погладил по голове. Я заплакала. Борька растерялся: плачущей он меня никогда не видел.
Я рассказала, что каждую ночь в мои сны врывается Куницын, я смотрю в его перекошенное ненавистью лицо, на ствол пистолета, раздается выстрел, и я просыпаюсь от боли в сердце и собственного крика. Борька молча гладил меня по макушке, дул на волосы, а потом неожиданно спросил:
– Полторанин не объявлялся?
– Нет, – зарыдала я во весь голос.
– Ну, ничего, ничего, – приговаривал Жуков, – все будет хорошо, поверь мне. Ты же веришь мне, правда? Я ведь тебе никогда не лгал!
И скорчил смешную рожицу. Я всхлипнула и рассмеялась. Борька обрадовался.
А сейчас я брела домой, пытаясь разобраться, чего в душе моей все-таки больше: печали или тихой радости? И с чего бы этой радости взяться, когда одиноко и мокро, а все лучшее осталось в теплых, сверкающих летним дождем днях?
***
Лето пролетело диковинной птицей, уронив в руки мне, Жукову и Ромке Шантеру по сияющему перу. И теперь мы не знали, что с этим делать.
Паломничество к синему валуну и знакомство с озерным монстром могло показаться нереальными, если бы не странные изменения, которые в нас происходили. Днем я старалась о них не думать, но по ночам мне снились кошмары, будто тело покрывает чешуя, а плечи оттягивают тяжелые перепончатые крылья… Я расправляю их, делаю с крыши шаг и парю над ночным городом, блестящим от дождя, а внизу переливаются и мерцают огни… Жуть и невероятное чувство свободы переполняют меня! Жуть от того, что я – это уже не я, а пьянящее чувство свободы – от счастья полета…
Просыпаясь, я лихорадочно осматривала себя, но чешуи не обнаруживала и успокаивалась до следующего кошмара.
Не знаю, что снилось ребятам по ночам, но дневной головной болью для нас по-прежнему было исчезновение Алексея Стасевича, чей «Пейзаж с дождем» я мечтала приобрести. Как ни старались его коллеги Федор и Соломон, – но отыскать парня не удалось, и мы решили, что он погиб. Тем более, что доказательства были налицо. Но неожиданно ниточка потянулась к Житовичскому монастырю, где, по слухам, появился удивительный иконописец.
Наш отчаянный коллектив занимался тогда поисками пропавшей машины Ферзя – солидного бизнесмена, сумевшего снять на фотокамеру возле монастыря странных людей в черном. Это была запутанная история, которую, вроде, удалось разгадать, хотя мы и не были в этом уверены. Клиента наше полужурналистское, полукриминальное расследование устроило, он нам заплатил, но Жуков, Шантер, и я нутром чувствовали: это еще не конец.
Во время поисков мы случайно наткнулись на иконы в крестьянской избе, и не поверили глазам: это была кисть Алексея! Образа народ считал чудотворными, монашеская братия никого к автору не допускала, и мы не поняли: то ли монахи удерживают его насильно, то ли, наоборот, от кого-то прячут? И самое главное, – Алексей это или нет? Может, мы все-таки ошибаемся? То есть, с одной стороны, появилась надежда, которой мы были безумно рады, а с другой, выходило, что Алексей сам приложил руку к имитации своей смерти, во что было трудно поверить. Истину надлежало выяснить в ближайшее время, но в душе каждый из нас решил, что Стасевич жив: его манеру письма подделать было невозможно.
Но самыми сладкими и болезненными для меня были мысли о Полторанине. Он возник в моей судьбе внезапно и так же внезапно исчез. За короткие мгновения успел трижды спасти мне жизнь и загадать столько загадок, что я не надеялась получить мало-мальски вменяемые ответы и на сотую их часть. Я сходила с ума, и все видели это. Но мне не было стыдно за свое сумасшествие. И мне не было стыдно за то, что я даже не пытаюсь его скрыть.
***
В темном дворе было пустынно, поскрипывали качели на ветру, где-то хлопала форточка. Я открыла ключом подъезд, взглянула наверх, и мне почудился чей-то пристальный взгляд. На всякий случай, достала из сумки холодное оружие – ручку, предполагая ткнуть ею в глаз зазевавшегося противника. Поглядывая вокруг и прислушиваясь, поднялась по лестнице.
Площадка моего этажа была погружена в полумрак, в нем смутно выделялся силуэт крупного мужчины, прислонившегося к стене. Мне он показался огромным. Сердце замерло, и я застыла, зажав в кулаке ручку. Мужчина оттолкнулся спиной от стены и медленно направился ко мне. Сделав резкий выпад, я вскрикнула: руки мгновенно были зажаты в мощные тиски, и мне показалось, что завязаны узлом. Раздался тихий смех, и знакомый голос шепнул:
