Я написал «Ура!» в двадцать лет, в самом начале нулевых.
Скажу просто: захотел нарисовать героя, наблюдая мрачное, мутное и дурное вокруг.
Но какими красками рисовать? Герой не мог быть слащавым и плоским.
И я решил: пускай он коснется дна и, захлебываясь, всплывет… И, всплыв, заорет.
Герой – резок и диковат. Окруженный безумными и будничными трагедиями своей родины, отведав боль, он – наперекор всему – выбирает солнечный стиль атаки.
Повесть «Ура!», едва появившись в журнале «Новый Мир», возбудила многих. Кто-то возмутился, а кто-то восхитился.
Сегодня главные идеи и порывы этой книги, которые десять лет назад удивляли и отпугивали ни одного издателя, стали, простите, трендом. Только автору не легче. Ведь доблестные порывы и честные идеалы похищены и обессмыслены официозом.
«Ура!» – о ярости созидания.
«Ура!» – вой молодого волка, перерастающий в декламацию стихов.
«Ура!» – это букет пощечин.
…Но никто не очнулся…
Крошка моя, я по тебе скучаю!
– Па-авел? – вкрадчиво звучит в телефоне. – Привет, это Алиса, – голый обиженный голос.
– Я не хочу с тобой разговаривать, – отвечаю я и вешаю недавнюю любовь.
Тугое ее тело покачивается на виселице, взбалтывая мрачными грудями.
Зовут меня Уражцев Павел, мне двадцать, на дворе – двухтысячный год, и я ищу хорошей любви. И у меня, кажется, начинается такая любовь к одной крымской девочке. Я был там этим летом. Свел нас ее брат, который у меня прикурил на улице. Прикурил, а затем мы с ним разговорились.
Всего четырнадцать Лене. «Модельная внешность», как все говорят, чавкая этим определением. Точеная, с уже пружинистой грудью, с огромной усмешкой серых глаз, и тонкими скулами, и крупным ярким пузырем губ. Я бы сравнил ее красоту с уродством. Слишком красивая, почти уродец. Зверская красота. У нее и фамилия зверская и сочная – Мясникова.
Она живет с матерью и братом в хилой лачуге в деревне Ливадия. Прикинь, нет ни одной книги в доме, кроме засаленной брошюрки «Сад и огород»! По экрану старого телевизора – серая рябь… Зато у порога растет деревце алычи с желтыми ягодами и на зиму Мясниковы обставляются банками прозрачного компота. Отец, русский морской капитан, давным-давно скрылся. Мать – хохлушка Надя, уже с морщинами и дряблостью, раньше работала в Ялте официанткой, а теперь иногда выезжает в Одессу торговать тряпками. Брат Славик старше Лены на год и совсем неказистый.
Он еле кончил восемь классов, хотя хваткий малый, и тусуется на пятачке в центре Ливадии с ровесниками. Пацаны тягуче сплевывают в горячую пыль (это стиль тут такой – плевать тягуче!) и ждут машин, какие бы помыть, к вечеру нажираются, укуриваются хэша, Славик приползает домой. Он деградирует день за днем, и речь его в подражание корешам бредово-блатная. Славик чрезвычайно горд сестрой.
– Блин, – говорит, и в улыбке обломок зуба. – Я иду по местности и горжусь, Паш, потому что я знаю, КАКАЯ у меня сестра. Если б я ей не был братом, я бы ее… Я бы ее, Паш, имел – и плакал, имел – и плакал… – гордость распирает его, и он выпячивает впалую грудь.
Славик так КРИЧИТ. Кричать – значит заявлять, рассказывать о чем-то. И у меня в душе все кричит. И я тебе, читатель, подробнее прокричу про Лену Мясникову!
Целый день работает Лена. Ее наняли за бесценок в подвал, час за часом она обтягивает скользкие бутылки бумажными наклейками, бутылки поддельного вина. Работает на криминал девочка. Я однажды зашел в этот подвал на уровне фундамента старинного здания, некогда царской конюшни. Кто-то грубо бранился, а в ответ – шуршащие покорные звуки труда. Дверь в комнату труда была приоткрыта, резкий уксусный воздух.
– Че тебе? – дернулся ко мне горькоротый, с раздутой щекой мужик.
Тут Лена меня заметила, она подбежала, отделившись от молодых и немолодых теней. Ноздри ее тонко дрожали гневом:
– Мне выговор будет. Мне нельзя отлучаться. И сюда не ходи. Все!
Я поднимался по лестнице на солнечный воздух, а за спиной звучал мужицкий голос, вымазанный в грязи:
– Иди, иди, топай!
Я топал. На улице праздной ногой поскользнулся на ягодке алычи. Удержал равновесие, солнце скакнуло в глазах. Ах, как сладко и легко на поверхности!
Вечером Лена, осунувшаяся, выбирается из подвала, за ней цепляется некто Юля. Тоже работница с бутылками, мелкая дурнуха, помидор рожицы под копной черных волос. Девочки освободились и, нарядившись, отправляются в Ялту. Оторваться, оттянуться! Надо ловить момент, пока Ялта грохочет увеселениями. Лена знает свою красоту, боится пропасть и подружку тянет за собой.
– Мне Мисс красоты дали, – хвастает Лена, широко, акульи улыбаясь. – Все мне хлопали, цветы подарили, у нас потом долго стояли… Оранжевые.
– А где все происходило?
– Да там… – она уже недовольна, – в клубе одном… «Кактус» называется.
Она ослепительно скрытна, ее простодушная семья ничего не знает о делах красотки, а мелкая Юля – молчунья-сообщница.
– Мы сегодня в «Кактус» собираемся, – и Лена дергает плечиком: – Не хочешь с нами?
