Все началось в мае. И даже еще раньше, когда заместитель председателя Славногорской районной думы Петр Ильич Улитин – уважаемый, солидный и полновесный член славногорского общества, получил извещение из прошлого века. Среди старых семейных фотографий его прадеда Кузьмы Францевича Улитина числом три десятка однажды при генеральной уборке обнаружилось странное письмо – не письмо – записка. Фотографий больше не случилось, поскольку Кузьма Францевич, во-первых, не был мотом, а фотография выходила недешевым удовольствием, а кроме того – заказать фотографа – это надо было «ждать очередь». Ждать ее Улитин не привык, – это его ждали – крепкого хозяина, почтенного купца, известного не только в здешних краях, но и далее, вплоть до Китая. Многочисленные просители клянчили в долг на свадьбу младшего сына, на разведение редкого байкальского осетра, кто-то планировал производство дешевого мяса из африканских буйволов, как его двоюродный брат, оставшийся после плена в Германии – всего-то и надо было ничего – сто пейсят тыщ. А вернется с лихвой. Были также прожекты жестяных аэропланов и другая чушь. Отдавший без остатка душу вере, царю и отечеству, Кузьма Францевич не жаловал новоидейных прощелыг. Одно и то же – смутьяны. Хотя пахнущую настоящими деньгами затею улавливал сей миг. После переворота ходил он под Колчаком, а когда белая гвардия полегла, ушел в леса, где два года с твердыми мужиками бился за власть царя-батюшки, четырежды был ранен. Но выжил, один из немногих, а их осталось по лесам сотни две-три, не больше. И те уж ничего не хотели – вернуться бы домой – да везде комиссары. Это тебе не городовой, не начальник полиции: «почему вы?» и прочее – нет, сразу к стенке. Смирив свою гордость, однажды тайно вечером он пробрался к дому местного сельсоветчика Пашки Бортника, ровесника и башибузука, с которым в детстве они вместе перли огурцы с огородов на другой улице, ходили на охоту и рыбалку.
– Опоздал ты, друг Францевич, Выселили твоих кулаков, а куда – и не знаю -отвечал на главный его вопрос старый приятель. – А теперь, если есть у тебя оружие – сдай его. Ты арестован.
– Скажи хотя бы, где это можно узнать.
– А там, куда попадешь, там и узнаешь.
– Давно ты такой сволочью стал?
– Не раньше, чем ты. Забыл о своих батрачках?
– Свинячил ты не меньше.
– Но я не обкрадывал.
– Ну конечно, ты и не обещал. С чего обещать-то бесштанной команде?
Ствол револьвера моментально поднялся поверх стола до пояса мироеда, но, несмотря на свою громоздкую комплекцию, он был необыкновенно проворен: вся шестипудовая масса его, вложенная в кулак, пришлась на зубы сельсоветчика. Непростительно было для последнего забыть о резвости, всегда отличавшей Улитиных. В его черепе что-то хрустнуло и он откинулся на спинку стула. Наган вывалился из помертвевшей руки.
Бесполезно было искать по необъятным просторам семью, особенно когда по пятам шли люди из ГПУ. Он с тройкой таких же проклятых двинулся в тайгу – благо, в четырех днях пути и кордон с Китаем, из пограничной охраны – только волки, расплодившиеся в последние годы. Но волки – не люди, их бояться не след. Кузьма Францевич исчез навсегда. Таково было в общих чертах семейное предание Улитиных, хотя как все обстояло на самом деле, точно никто не знает.
Говорили, Кузьма Францевич был сказочно богат, но никому из наследников ничего из этого богатства не досталось. Хотя как знать – о нем родственники предпочитали не распространяться – дабы не накликать лиха. Хотя ходили слухи, что старший Улитин припрятал золото в надежде вернуться. Поэтому понятно, какой интерес вызвала у его потомка записка, возможно, ведущая к сокрытым сокровищам крепкого хозяина. «Федя, то, что вам нужно, в третьем улье под глазом « – значилось в ней.
– Да-а – протянул Петр Ильич, чувствуя, как в груди его разгорается охотничий азарт. – Это же… – и от избытка чувств он взъерошил волосы. Разумеется, у зампреда и в мыслях не было, найдя клад предка, пустить все богатство на рост экономической мощи родного дотационного района, вследствие чего догнать и перегнать тучные северные территории, где славно уродились нефть и газ. Нет, он представлял себе, как разовьет собственную торгово-производственную деятельность, вплоть до выхода на Запад и на Восток. Чем он хуже прадеда? Вилла на Лазурном берегу… Рыбалка в норвежских форелевых садках, семга по десять кило. Нет, это не то. Шут с ними, с деньгами, за удовольствие можно заплатить, но удить рыбу из садка, где она кишит – все равно, что пить безалкогольное пиво или делать променад по окрестностям на велотренажере. Найдутся развлечения и получше. На что у него голова? Так думал он, будучи помоложе. Но и сейчас насовсем от этих мыслей не отказался.
Улитины – вообще крепкая фамилия. Вот он – без пяти минут председатель думы и хозяин двух пилорам и магазина; как фермер, владеет отарой овец. Далось все это не само собой. Складывать копейку к копейке он начал с младых ногтей: учась еще в школе, собирал и сдавал бутылки, макулатуру, в институте подрабатывал грузчиком на ЖД станции, после – умудрялся работать на двух работах, и хотя не уклонялся и от коллективных посиделок, но никогда не скидывался на них, принося взамен свой домашний самогон. Хороший самогон. Вот и двоюродный брат у него в соседнем районе – судья, зарплата у него – как в сумме у среднего колхоза, племянник – в одной из западных областей – начальник элитной зоны, другой племянник, здесь же, в Славногорске – адвокат. Да и прочие родственники не хуже – поднявшиеся, уважаемые люди. Петр Ильич в свое время чуть не связался накрепко с сельским хозяйством, что было бы, конечно, непростительно. Достаточно того, что он содержит немаленькую отару, которую пестует старый чабан Коркин. Овцевод давно уж на пенсии, но до того въелась в него чабанская жизнь, что взялся старый за улитинскую отару без долгих уговоров. Мелкий рогатый скот никакой особой прибыли не дает, не то что раньше, когда шерсть была в великом почете и за нее давали дефицитные товары, благодарности, а при особо большом настриге – и ордена. Но, правду сказать, и планы-то были страсть напряженные: встречные, усиленные соцобязательствами, и так далее. Не было планов для владельцев овец в домашних подсобных хозяйствах, но и выдавали они не так много шерсти, чтобы рассчитывать на какую-то солидную вещь. Однако народ не лаптем щи хлебал:
