Июль и август 1885 года выдались в Петербурге на редкость прохладными. Всё лето стояла слякотная погода, через день лили дожди, подтверждая репутацию Петербурга как самой мокрой столицы Европы. Было сыро, по-северному прохладно и ветрено. Неласковое солнце показывалось редко, скупо отмеряя небольшими порциями тепло. В такие редкие минуты начинали ослепительно сиять купола соборов и церквей, новая жесть на крышах, и это раздражающее бликование обманывало надежды на тепло и казалось издёвкой над самим понятием «лета». Потом опять заряжал унылый холодный дождь, убаюкивающе шуршавший по крышам домов и быстро прогонявший из садов и парков нарядную публику. И мир опять надолго становился мокрым и неуютным.
Горожане жили обычной жизнью – кому позволяли средства и время, уезжали в свои имения, на европейские курорты или, на худой конец, на загородные дачи. Остальные пытались ухватить кусочек лета здесь же, в петербургских парках и садах: отправлялись в выходные на Острова, где можно было покататься на лодке, полюбоваться на умытое дождём звездное небо, посидеть в уютных открытых ресторанчиках с девицами или без таковых – как кому больше нравится. Все городские увеселительные заведения – многочисленные кафе, рестораны, чайные, театры, кафе-шантанные кабаре и прочие места – в это дождливое лето никак не могли пожаловаться на недостаток посетителей. А куда ещё было податься человеку, если с самого утра над его головой разверзаются хляби небесные?
Утро 7 августа для Алексея Полозова, коридорного дежурного громадной гостиницы «Знаменская», расположившейся в самом центре столицы, на пересечении Невского и Лиговского проспектов, на Знаменской площади, не сулило ничего необычного. Вверенный его ночному попечению второй этаж левого крыла здания жил привычной жизнью, ночью даже куда более насыщенной, чем днём. Приходили и уходили посетители, бесшумно скользили по ковровым дорожкам, специально уложенным, дабы не тревожить постояльцев звуками шагов, горничные с комплектами белья; то и дело из шикарного ресторана, расположенного здесь же, в гостинице, официант в ослепительно белом кителе вывозил на специальной золочёной тележке вино, фрукты, сладости, а иной раз – и полный завтрак, безукоризненно сервированный на молочно-белом фарфоре. В таких условиях о сне, даже украдкой, в нарушение всех правил, нечего было и помышлять. Но Алексей, работавший здесь восемнадцатый год, уже ко всему привык и не тяготился подобным положением дел. Он не променял бы свою маленькую должность ни на какую другую – даже в более тихом месте, с возможностью нормально спать в своей постели с вечера и до утра.
Много лет назад он начинал мальчиком, выносившим кухонные помои из ресторана, и чтобы выслужиться в коридорные, ему пришлось пройти тернистый путь и даже дать немалую взятку помощнику управляющего, который своевременно порекомендовал его на это место. Что и говорить – работа была уважительная, чистая, «в тепле и добре», как говорила матушка. Самое главное, труд коридорного давал, при известной ловкости, возможность получать очень неплохие чаевые.
Вся хитрость состояла в том, что гостиница эта была местом в своём роде необычным. На самом деле это был громадный, размером с целый городской квартал, дом свиданий. На нарушения общественной нравственности в центре города власти закрывали глаза, поскольку гостиница эта принадлежала одному из влиятельнейших людей Империи, барону Фредериксу. Номера – от дешёвых до самых дорогих – сдавались парочкам, ищущим уединения для непродолжительного интимного общения. Потому оплата за них была почасовой, и именно поэтому среди посетителей не бывало одиночек или обычных приезжих, которым нужно было пристанище на время пребывания в столице. При такой постановке дела за сутки в одном и том же номере могло перебывать до десятка постояльцев – знай только успевай менять постельное белье, выносить пустую посуду да проветривать помещение. Многие клиенты желали бы сохранить инкогнито, поэтому, дохода ради, документы у постояльцев не спрашивали: знай себе плати за почасовой наём номера – и делай, что хочешь, и ни тебе вопросов, ни назойливого любопытства, ни опасности разглашения. Хотя столь безалаберное отношение к регистрации и почиталось формальным нарушением полицейских требований, однако, все заинтересованные стороны – и полиция в первую очередь – закрывали на это глаза: уж больно доходен был прелюбодейский промысел!
Многие клиенты, желая показаться в глазах своих дам людьми солидными и денежными, щедро давали на чай. Порой бросались деньгами без счёта. Такого рода доходы, несмотря на свою случайность и нерегулярность, по большей части значительно перекрывали официальный заработок Алексея. Но объективности ради следовало признать, что не только шальные деньги нравились Алексею Полозову: сама работа была весьма интересной и неординарной. Она давала ощущение прикосновенности к чужим тайнам и пищу для любопытнейших наблюдений самого разного рода. В свои неполные тридцать восемь лет Алексей был уже видавшим виды «тертым калачом», тонким психологом и знатоком человеческих пороков. Был он невысок, коренаст, крепок, на висках вовсю блестела седина. Выглядел Полозов старше своих лет, держался солидно, с достоинством, одевался под стать чиновнику средней руки или купцу второй гильдии, знал толк в крахмальных сорочках и одеколонах. Обычно на работе Алексей одевался в добротный, неброской расцветки мягкий шевиотовый пиджак, под которым красовался неизменный атласный, с толстой золотой цепью поперёк живота, жилет. Наглаженная одежда была слабостью Полозова, он не жалел денег на прачку, но эти затраты сторицей окупались тем ощущением уверенности и самодостаточности, которое он испытывал, рассматривая себя в зеркале.
