История не любит сослагательного наклонения, но сказки его обожают. Что, если Снежная королева не творила злых чар? Что, если осколок волшебного зеркала не попадал Каю в сердце? Что, если Герда выменяла сердце Маленькой Разбойницы на магию троллей? И как быть, если Снежная королева потеряла волшебные силы, Кай – память, а Герда – терпение?
I – Герда
Прага, год 2019.
День осеннего равноденствия сменился наконец густой, по-сентябрьски терпкой ночью. Город шумел, захлебывался развеселыми толпами, растекался ими от площади до площади, от моста к мосту. Лишь узкие улочки вокруг Сада благочестивых дев, названного на картах чужим именем, вдруг опустели: яркие огни, гипнотизируя и маня, увели туристов и праздных прохожих прочь от монастырских стен и неприметной арки, которую и днем-то захочешь – не сыщешь. В ночь же равноденствия сад от чужаков защищало древнее заклинание, слова которого помнили теперь лишь вековые деревья да истертый булыжник. Заклинание, что не позволяло расслышать перезвон бубенцов и мелодию старой шарманки да увидеть то, что не предназначено для человеческих глаз.
Но Герда видела.
«Город засыпает, просыпается нечисть», – хмыкнула она и прислонилась к двери сувенирной лавки, с усмешкой наблюдая, как притихшая улочка заполняется рваным туманом, как подсвеченные блуждающими огоньками проступают сквозь него безликие силуэты, как, впуская гостей, вспыхивает золотом подкова высокой арки, как гаснет она и вспыхивает вновь.
Герда нечистью не была, и потому в ночь равноденствия вход в сад был для нее закрыт. Но, однажды выторговав для себя право устанавливать собственные правила, Герда давно уже не считалась с чужими.
Единственная уступка – черная накидка да широкий капюшон, отбрасывающий на лицо жидкую тень. В похожих, щедро скармливая туристам сказочки про вампиров, водили по ночному городу экскурсии местные гиды. В такие же накидки облачались и те, кто каждый год собирался в саду на праздник.
Идеальный наряд, чтобы скрыть звериные морды, рога и крылья – или их отсутствие.
Говорили, раз в год твари собирались на праздник; раз в год забывали о кровопролитии и вражде, чтобы разделить друг с другом силу, опыт и знание о том, что грядет. Потому что, как выжить иначе в мире, где с каждым днем всё больше тьмы, но всё меньше места для тех, кого эта тьма породила, они не знали.
В ночь праздника все твари становились равны – и, конечно, равнее, чем люди. Глупые, жалкие люди, которые не стоили и гроша, но умудрились подмять под себя целый мир, разрушить его и пустить по ветру. И потому, несмотря на разногласия и распри, твари объединялись: чтобы отдать свои черные души в залог и выторговать для мира еще один год.
Да, так говорили, и Герда слушала: городские сплетни, отголоски старых легенд да случайно оброненное слово. Слушала, запоминала и складывала в копилку, как складывают монеты, которым суждено стать однажды разменными.
На мир ей, положим, было плевать. И в баланс, который так старались поддерживать твари, Герда не верила: благодаря магии, выменянной когда-то у древних сил, мир оказался всего лишь набором «Сделай сам», и Герде давно наскучил.
И всё же она здесь: чтобы найти того, кого спрятали стены Старого города*, кого не выдало волшебное зеркало, но чья кровь меткой горела на ее губах.
И если для этого мир придется разрушить, так тому и быть.
***
Вход в сад охраняли призрачные псы. Черный и огненный. Ничего особенного, всё в точности, как гласили легенды: красные, светящиеся в темноте глаза; раскаленные цепи на мощных шеях.
При приближении Герды псы вздрогнули, приподняли косматые головы, жадно втянули воздух – почуяли чужака. Но ни зарычать, ни залиться лаем Герда им не позволила: приложила к губам палец, едва заметно кивнула – и псы безвольными болванчиками замерли на границе города и сада. Но их красные глаза по-прежнему горели огнем, шерсть на загривках стояла дыбом, а лапы и бока мелко подрагивали: сильные тела рвались в атаку, но оказались бессильны перед магией чужих земель, которой не знали, но не могли не почуять.
Почуяла и арка, в эту ночь служившая порталом меж двух миров: стоило Герде сделать шаг, пересекая границу, и арка заискрилась – не празднично, как встречала других гостей, а с громким противным треском. Будто закоротило проводку и вот-вот случится пожар.
Но никто не обернулся в сторону Герды, никто не заметил: праздник набирал обороты, и никому не было дела до еще одной темной фигуры, явившейся из тумана.
Играла музыка: скрипки и барабаны. Горели ведьмины огни и похожие на звезды свечи: летали над садом, сталкивались друг с другом и разгорались ярче. Среди деревьев – магнолий и буков – раскинулись шатры: из тяжелого бархата и блестящего атласа, черные и червонные, украшенные золотым шитьем и крупными самоцветами. В шатрах творили свое колдовство верховные ведьмы, раз в год снизойдя до роли балаганных зазывал: предсказывали будущее, раскрывали прошлое, привораживали или освобождали от ворожбы. Плату принимали кровью – только она и стоила того, чтобы выставлять себя публике на потеху.
В полночь кровь сольют в чашу старого каменного фонтана в виде четырехлистного клевера: принесут жертву, произнесут заклинание. А через год соберутся снова. То еще развлечение.
