Морозный январский вечер ничем не отличался от других вечеров, что день за днем настигали меня последние два года. Я занималась в общежитии, корпела над свитком, в котором описывалась эффективность применения лавра для вызова видений и пророческих снов, когда из коридора донеслись тяжелые мужские шаги. Сердце пойманной птицей забилось в груди. Надежда, что обозналась, таяла с каждым новым стуком сапога и ударом трости о дощатый пол. Пяти лет оказалось достаточно, чтобы они запечатлелись в памяти.
Я отложила перо, закрыла чернильницу и в дурном предчувствии задалась вопросом:
– Зачем явился?
Дядя не соизволил даже письма прислать с соболезнованиями после смерти Кельвина, не то чтобы лично выразить их. Зачем теперь пожаловал? Вряд ли соскучился по единственной племяннице. Не верила и в то, что у лорда Айена, восьмого графа Левито, проснулась вдруг совесть и он решил справиться о моем здоровье или положении. Век бы меня не видел. Если бы мог, собственноручно придушил бы неугодную родственницу и бывшую подопечную. Но я сделала все возможное, чтобы он не добрался ни до меня, ни до денег, которые дожидались своего часа. Чего бояться в таком случае? Тем не менее ощущение чего-то недоброго не давало душе покоя и усиливалось с каждым новым шагом нежеланного гостя.
Наконец, раздался требовательный стук. Я смежила на пару секунд веки, глубоко вдохнула и отправилась открывать дверь.
– Добрый вечер, Айрин! – наигранно радушным голосом произнес он, стоило пересечься нашим взглядам.
– Добрый вечер, Ваше сиятельство, – холодно поприветствовала его и исполнила реверанс.
По правилам этикета мне следовало предложить графу пройти внутрь, усадить в кресло, угостить чаем, но я ничего этого не сделала. Чутье подсказывало, что лучше сохранять дистанцию и не впускать его в комнату, пока не напросится сам. Так безопаснее!
– Как жизнь? Как здоровье? – менее дружелюбно проговорил дядя, ведь рассчитывал на более теплый прием.
– Благодарю, милорд, все прекрасно.
«Явно не твоими молитвами», – подумала про себя и резко осведомилась:
– Что привело вас в здешние края? Путь от особняка до академии неблизкий. Шесть часов хорошей тряски. Вряд ли вы проделали бы его, если бы не нечто крайне важное и не терпящее отлагательств.
За пять лет, прошедших со дня последней встречи, он заметно постарел и еще больше располнел. Пуговицы на модном жакете молили о пощаде и норовили сбежать с необъятного живота. За таким брюхом увидеть что-либо под ногами довольно сложно, склониться вообще нереально. Как ему, должно быть, тяжело.
В свои сорок четыре года граф обзавелся уже залысинами, шрамы после перенесенной в детстве болезни стали видны на лице еще отчетливее. Вечно красный нос, казалось, увеличился в два раза, губы сузились до ниточек. Кустистые брови мохнатыми козырьками нависали над черными глазами, в которых постоянно отражалось недовольство происходящим вокруг и ненависть ко всему живому в этом мире. Хоть лорд Айен приходился родным братом моему покойному отцу, я не находила дорогих сердцу черт, сколько бы ни искала.
– Ты права, Айрин. Я по делу, – согласился он и начал напирать со словами: – Впустишь или продолжишь держать меня в коридоре? Разговор не предназначен для посторонних ушей. Он тебя точно заинтересует.
Я распахнула дверь и отступила в сторону, безмолвно приглашая никчемного родственника пройти в мое временное жилище. Переступив порог, он около минуты придирчиво разглядывал комнату. Внутреннее убранство виделось аристократу убогим, недостойным его присутствия. Гость не пытался скрыть мыслей. Они беспрепятственно отражались на его округлом лице, отчего я все больше приходила в негодование.
Мотнув головой, лорд Айен сосредоточил оценивающий взгляд на мне. На долю секунды в черных глазах появилось одобрение, даже восторг. Казалось, он был доволен увиденным, но стоило его цепкому взору опуститься к моей груди, как дядюшка скривился, точно ему на язык угодила полынь.
– До сих пор носишь это ужасное платье? Разве траур не закончился? – спросил он с неподдельным интересом и легкой тревогой, что меня озадачило.
– Смотря по чьим традициям, – повела плечом и вскинула подбородок. – Родись я в семье обычного человека, уже давно сменила бы наряд, но я ведь дочь графа.
Сказанное было правдой лишь отчасти. На самом деле я не могла соблюсти все четыре траурных периода, как полагалось в высшем свете, поскольку денег на покупку обновок попросту не было. У меня имелось всего одно платье – черное. После известия о смерти Кельвина соседка по комнате отпорола все ленточки и бантики от повседневного платья и перекрасила в черный цвет. С тех пор я снимала его лишь на ночь. Стирала, вешала сушиться и поутру снова надевала обезличивающий наряд, отгонявший от меня ухажеров не хуже брачного браслета.
– Не поздновато ли вспомнила о титуле и положении? – злорадно хмыкнул дядя. – До сих пор не понимаю, как можно было настолько легко и бездумно отказаться от всех благ, которые они тебе давали, и выйти замуж за простолюдина.
«Благ? – воскликнула про себя и поджала губы. – Как только наглости хватило заикнуться? Меня бы совесть замучила уже, окажись я на месте родственничка, а этот стоит и в ус не дует».
