Филоктет
1-ая трагедия.
Долгие годы прошли в заботах войны, выжиданья.
Вспомнить теперь даже стыдно, как плыли на Трою герои,
как красовались, играли силой чрезмерной и ловкой,
славу короткой войны и победоносной предвидя.
Боги нам помощь в войне обещают – всегда в деле правом
боги подмога: убийству способствуют, меч острят, движут
наши полки, наши судьбы и нас принимают убитых
в Областях темных своих. Война – это богово дело,
жатва твоих поколений, земля. Мы созрели для смерти.
Благочестивое воинство, в храмы мы сходимся, словно
стадо; мы молимся в чистом, мы первую кровь проливаем
ради войны – в деле набожном нЕт страха, жалости. Вера –
темное дело души. Мы готовы для правды и веры.
Я сомневался, пугливое сердце в груди трепетало,
тронуто низкою жалостью – или предвидя событий
ход роковой. Среди общих восторгов и криков натужных
нем оставался, спокоен, чуть бледен; мне б выйти на воздух,
мне б отстраниться от действа народного, мне б оставаться
праздным, чужим – но стоял в опротивевшем, залитом кровью
храме. Как стать отщепенцем, когда наступает народа
праздник великий? Где силы найти, чтоб уйти от участья,
чтоб от почетного места в рядах отказаться – презренным
стать? Аполлон-Феб, тебе я не подношу, не сжигаю.
В храмах-то наших тоска и разор, и нестройные хоры
в гулкой поют пустоте, в храмах наших цветастые змеи
жалят. С-под камня такая ползла на меня, прокусила
ткани одежды и кожу – хожу с незалеченной раной,
брошенный. Люди проклятьем сочли: если гадина в храме –
прочь от такого, чтоб не заразиться, чтоб нас пощадили.
Я проживаю на острове, ест мои кожу да кости
яд. Я, оставленный близкими, день-ночь пытаю анализ.
Ненависть – долгое чувство, но есть и ему отмиранье.
Я примирился с богами: им стал безразличен, и боги
мне безразличны, – не будет молитв, под змею не подставлюсь,
раны свои забываю, привык к ним, не так уж и больно
жить в этом мире суровом, где я еще жив и успею
много кого пережить, избежавших позорных страданий.
ПРОЛОГ
Агамемнон
Десятый год войной под Троей маемся:
то мы в ворота бьемся, то враги теснят
нас к черным кораблям, то в равновесии
замрем – удачи воинской ни им, ни нам.
Со славой умереть не получается
в бою открытом, правильной осады срок
не дни, не месяца – года бессчетные.
Нет сил на штурм, нет сил собрать оставшихся,
грести в обратный путь.
И бОльших бед я жду,
и распря друг на друга, на своих своих
кидает, разжигает, счет обидам лих:
то тут, то там крик ссор, шум свар. Оружие
вожди пока удерживают – сколько так
продлиться может? Или осажденные
сдадутся, или мы работу сделаем
за них – себя погубим.
Ты всегда, Ахилл,
счастливее меня был: славой полные
ты прожил дни под солнцем краткосрочные
и пал завидной смертью, не заметил, как
скользнул в жерло Аида, запыхавшийся
от праведного боя, – привилегия
простых бойцов. Я, умудренный в бедствиях,
так не смогу: не примет Агамемнона,
бежавшего судьбы своей, подземный бог,
прогонит от порога, отпихнет, как пса
докучного, – иди, царь мертвый, здравствовать,
стараться, довоевывать, терпеть труды,
иначе тени в дебрях асфоделевых
взбунтуются – войска твои загубленные.
Все тут неупокоенные – только ждут,
что грянет глас под сводами стигийскими:
"Пал Илион, объята Троя пламенем,
разграблена, распахана, засеяна
священной солью". И тогда мучительная
связь распадется, держащая тени их
по племенам, полкам, и канут мертвые
в небытие свое.
Появляется Вестник.
Вестник
Мой государь, сюда
идут вожди прославленные эллинов.
Агамемнон
Да, Одиссея вижу, вижу младшего
Аякса, с ними брат мой Менелай спешит,
а рядом Нестор, Диомед воинственный,
Идоменей – царь Крита многоопытный,
толпа народу, воинов вокруг кипит,
волнуются, но держит уважение
пока к царю.
Не долго б мне узду держать,
когда не отпускать, так будет и сейчас.
Народ подобен волнам моря дикого,
и тот, кого застал шторм сильный на море,
спускает паруса, не рыщет веслами
спасения в воде. Кормило пусть себе
свободно ходит – опытный моряк лежит
на палубе, то песни распевает, то
приложится к бутылке: он свободен от
своей работы тяжкой – ветры делают,
и им нельзя мешать, они ревнивые
работнички. Пей, пой, моряк, – погоды жди,
пей, пой, политик умный, – будет власть твоя.
А значит, я терплю, молчу – улягутся
дурные страсти, утомятся дерзостью, –
и вот я, Агамемнон, будто сам сдержал
дурь волн, смотрю величественно, жезл держу,
зачинщиков караю.
(Обращается к Вестнику.)
Пусть идут сюда.
ПАРОД
На сцену высыпают греческие воины и цари.
Хор (на разные голоса)
Черные вижу годы, протекшие в ожиданьях:
смерть прибирала многих в нашем, в троянском стане,
смерть уравняла чаши весов, что в руках у Зевса,
мы сгнием здесь и тевкры, кладбищем станет место.
Славны Ахилл и Гектор – оба угомонились,
судьбы их завершились, да общие не решились.
Что громыхать железом, мужествуя привычно,
если не будет толку, кроме многоразличной
смерти? Еще гуляет мор в их и нашем стане,
так умирать и этак, вои, не перестанем.
Кожа срослась с кольчугой, поножи не снимаем;
если не чье-то горло – древко рука сжимает.
Кто еще может вспомнить, как шел он безоружным
по полю? Грузом лишним был ему меч, не нужным,
вспарывали оралом плоть земли, нас дарила
зернами. Чем ты стала, родящая много сила?
