СПИЧКА ЧИРКНУЛА о коробок, крошечный язычок пламени охватил серную головку, с жадностью разгораясь на тоненькой щепке.
Голос моего крестного выплыл из темноты будто призрак из склепа, напоминая шелест опавших листьев, дымный привкус осени.
– Давным-давно жил в Гравьенском лесу один глупый охотник.
Он словно и не замечал, что деревянная палочка прогорела почти целиком и огонек спички уже подобрался к кончикам его пальцев, угрожая опалить кожу.
– Вовсе не обязательно жечь себе пальцы, – сказала я, протягивая ему восковую свечу. Она была длинной и тонкой, янтарного цвета – насыщенного и уютного.
Свеча разгорелась, тени причудливо заплясали по стенам моей маленькой кухни. Я встретилась взглядом с Мерриком (у него были странные глаза: красные радужки, отливавшие серебром, в окружении черной густой пустоты) и улыбнулась. Я знала эту историю наизусть, слово в слово, но позволила крестному рассказать ее снова. Это была его любимая часть моего дня рождения.
– Всю жизнь этот глупый охотник принимал отчаянно глупые решения, но однажды все-таки сделал умный выбор. – Он резко дернул узловатыми длинными пальцами, и спичка погасла. Завиток серебристого дыма поднялся вверх к стропилам. – Видишь ли, этот охотник был очень бедным и глупым, но умудрился найти себе красивую молодую жену.
– А мы знаем, что происходит, когда бедняку достается красавица жена, – вставила я, не удержавшись.
– Боги благословляют их кучей прелестных детишек, – сердито пробормотал Меррик. – Кто будет рассказывать – ты или я?
Я заглянула в духовку проверить, не пора ли вынимать хлеб. Традиции на день рождения – это прекрасно, но нам надо есть – во всяком случае, мне надо есть, – а ужин сам себя не приготовит.
– Прости, прости. – Я взяла полотенце, чтобы не обжечься о горячий противень. – Продолжай.
– Так… на чем я остановился? – спросил он с интонацией опытного рассказчика. – Ах да. Детишки. Целая куча прелестных детишек. Где один, там и второй, а потом, не успеешь и глазом моргнуть, и четвертый, и пятый, шестой и так далее, ровно до дюжины. Двенадцать прекрасных, пригожих детишек, один милее другого. Большинству благоразумных мужей хватило бы ума остановиться гораздо раньше, но я, кажется, говорил, что этот охотник отличался особенной глупостью.
– Да, говорил, – поддакнула я. Как всегда.
Крестный кивнул, явно довольный собой.
– Время неумолимо летело вперед, как это свойственно времени. Глупый охотник старел, как это свойственно смертным. Вблизи Гравьенского леса выросло еще больше деревень и городов, и в лесу больше не водилось столько дичи, как во времена его юности. Без добычи, которую можно продать, глупый охотник потихоньку впадал в отчаяние, не зная, как прокормить столько ртов.
– И вот в один прекрасный день…
– В одну прекрасную ночь, – раздраженно поправил меня Меррик. – В самом деле, Хейзел, если ты собираешься перебивать меня на каждом слове, то хотя бы старайся не искажать важные подробности. – Он с досадой цокнул языком и легонько щелкнул меня по носу. – И как-то раз, в одну тихую ночь, глупый охотник с красивой женой легли спать и она сообщила ему, что носит под сердцем еще одного малыша. «Тринадцать детей! – воскликнул охотник. – Как мне прокормить тринадцать детей?!»
Эту часть сказки я ненавидела, но Меррик никогда не замечал моего внутреннего напряжения. Он всегда с вдохновением вживался в роль красавицы жены, его обычно глухой хриплый голос поднимался до звонкого фальцета, мимика становилась по-девичьи жеманной.
– «Можно будет избавиться от младенца, когда он родится, – предложила красавица жена. – Бросим его в реку, а дальше пусть распорядится судьба. Кто-нибудь обязательно его найдет. Кто-нибудь непременно услышит плач. А если нет…» – Она пожала плечами, и охотник в ужасе уставился на нее. Как он мог не заметить, что у его прелестной супруги было столь черствое сердце?! «Можно отвезти его в город и оставить в каком-нибудь храме», – предложил он.
Я представила себя младенцем, брошенным среди камышей на речном берегу. В плетеной корзине, куда просачивается ледяная вода, поднимаясь все выше. Или в сиротском приюте при храме, среди множества детей, дерущихся за каждый кусок еды, за каждую крошку внимания, – детей, чей горький плач никто по-настоящему не услышит.
Меррик поднял указательный палец, длинный и узловатый, как искривленная ветка старого бука.
– «Или можно отдать ее мне», – раздался мягкий серебристый голос из глубины дома. «Кто… кто здесь?» – спросил глупый охотник дрогнувшим голосом. Жена попыталась столкнуть его с кровати, чтобы он пошел и прогнал незваного гостя.
– И кто же выступил из темноты в углу спальни, как не богиня Священного Первоначала, – сказала я. Мы уже перебрались в столовую, где я накрыла стол лучшей скатертью с цветочным узором.
Меррик закатил глаза:
– Конечно, это была богиня Священного Первоначала, и, конечно, она обещала забрать горемычную малышку себе и вырастить из нее добрую и прекрасную девушку, преданную послушницу, осененную божественной благодатью.
