«Внимание, тишина! Работает оператор!» – гласила табличка, истерично мигавшая над массивной гермодверью.
Полковник Зорин повидал на своем веку многое. Дожил он и до седин, и до внуков, и до звезд на погонах. И появились они у него не за выслугу лет, а за «Службу». Но все же некоторые вещи в окружающей его действительности были полковнику непонятны. Уже седьмой год он проходил мимо этой гермодвери и каждый божий день видел этот предупреждающий сигнал, но понять, зачем вообще нужна эта табличка, так и не смог.
Капсула оператора была установлена в отдельном герметичном помещении с приточно-вытяжной вентиляцией и фильтрами тонкой очистки воздуха. Само помещение было чуть ли не самым защищенным и автономным местом на планете. Находилось оно глубоко под землей в одном из московских бункеров, уцелевших после Третьей мировой. Само сооружение уже изначально проектировалось как бомбоубежище, но это не помешало архитекторам наворотить дел при возведении дополнительных секций. Драгоценную «капсулу» окружали толстые бетонные стены, отлитые по специальной технологии без единой металлической вставки и армированные электронейтральными полимерами. Войти в помещение можно было через толстенную гермодверь из кевлара с вакуумным механизмом затвора, минуя герметичный шлюз и еще одну гермодверь. При такой изоляции оператора от внешнего мира можно было прямо под дверью устраивать тир или испытывать реактивные двигатели, и даже тогда ни единого звука в капсулу оператора не проникло бы.
«Убрать эту табличку к чертовой матери!» – подумал полковник и зашагал в пультовую.
– Кто сегодня в капсуле? – спросил он дежурного несколько жестче, чем хотел – настроение с утра было ни к черту. Зорин нахмурился: непрофессионально срываться на подчиненных только из-за настроения. Но изменить себя он не мог, а свои слабости прятал под маской суровости. Какое-то недоброе предчувствие терзало его душу с раннего утра. Встал он сегодня не по будильнику, а гораздо раньше. Жена пролила на мундир кофе, пришлось выезжать на работу в полевой форме. Не редкость, конечно, но «на ковер» он привык ходить при параде. Табличка эта, опять же, чтоб ее…
– Оператором сегодня заступил капитан Коликов, – доложил дежурный.
«Ааа, вон оно что», – подумал Зорин и обреченно вздохнул. Теперь все встало на свои места. Видимо, месячный график дежурств отряда временно́го реагирования отложился у него где-то на подкорке и маленькой свербящей занозой буравил мозг с самого утра.
Капитан Тимур Коликов – личность в отряде известная, даже эпичная. Можно сказать, Коликов был его, полковника Зорина, антагонистом. Его личной головной болью и надеждой одновременно. Не было на свете ни единой вещи, которую полковник Зорин не отдал бы ради возможности заглянуть этому капитану в голову и понять наконец, за что тот так ненавидит своего начальника. Почему раз за разом доводит его до белого каления и игнорирует все приказы? Казалось бы, уволить капитана к едрене фене, и дело с концом. Но нет. Капитан Коликов, вопреки всем прогнозам и наперекор любой логике, третий год подряд оставался лучшим оператором ведомства. Ни одной (вы только вдумайтесь!), вообще ни одной провальной операции! Ни одного просчета. Коликов неизменно выходил сухим из воды при любом раскладе. Выходил невредимым сам и вытягивал за собой ситуации из таких прямокишечных недр, куда и проктологи со стажем не рискнули бы заглянуть. Почти на каждом задании Коликов эпично загонял себя в полную жопу, если выражаться русским языком, а после не менее эпично из нее выходил. И выходил, гад, чистеньким и благоухающим. А Зорин тем временем седел на глазах и обзаводился нервным тиком.
– А кто объект? – с надеждой в голосе спросил полковник. Ему протянули папку с делом.
– Некая Эльма Хейнкель. Двадцать восемь лет. Не замужем. Детей нет. Искусствовед в музее.
– Ясно. Год какой?
– Шестьдесят второй.
– Ясно, – машинально повторил полковник, но тут же почувствовал, как у него дернулся глаз. – Стоп! Что значит «шестьдесят второй»? Может, сорок второй?
– Может, – покладисто согласился дежурный, – но на пульте у меня отображается именно шестьдесят второй.
– Так, а локация какая? – с надеждой спросил полковник, хотя уже догадывался, что именно услышит.
– Прочесываем седьмой «Б» сектор. Берлин.
Зорин поморщился, как от зубной боли. Ну почему у этого Коликова всегда все через одно место? Полковник вновь перевел взгляд на идиотскую табличку, угрюмо мигающую в полумраке казенного коридора, и подумал, что лучше было бы написать над дверью: «Оставь надежду, всяк сюда входящий… после Коликова».
Вытягивать операторов прямо во время работы строжайше запрещалось: можно было убить и его самого, и объект его влияния. Ну как – убить? Лишить рассудка, но, по сути, эти понятия были равнозначны. Единственное, на что оставалось сейчас уповать Зорину, это дьявольская везучесть Коликова.
«Черт, – выругался про себя полковник, – доклад! Ох, как же я надеюсь, что это не очередная глупая выходка капитана Коликова! Что сейчас он не любуется прелестями этой немки из шестьдесят второго, а работает на благо Родины».
