– Война оказалась исключительно плодотворной для развития хирургической науки, – закончил Хоутри, – в ранах и мучениях она открыла неисследованные области, в которые устремился гений человека, а проникнув, нашел пути победы над страданием и смертью, потому что, друзья мои, прогресс есть извлечение из крови жертв. И все же мировая трагедия открыла еще одну область, в которой будут сделаны еще более грандиозные открытия. Для психологов это была непревзойденная практика, большая, чем для хирургов.
Латур, великий французский медик, выбрался из глубин своего большого кресла; красные отблески пламени очага падали на его проницательное лицо.
– Это верно, – сказал он. – Да, это верно. В этом горниле человеческий мозг раскрылся, как цветок под горячим солнцем. Под ударами колоссального урагана примитивных сил, захваченные в хаосе энергии, физической и психической – хоть сам человек породил эти силы, они захватили его, как мошку в бурю, – все те тайные, загадочные факторы мозга, которые мы из-за отсутствия подлинных знаний называем душой, сбросили все запреты и смогли проявиться.
– Да и как могло быть иначе – когда мужчины и женщины, охваченные предельным горем или радостью, раскрыли глубины своего духа, – как могло быть иначе в этом постоянно усиливавшемся крещендо эмоций?
Заговорил Мак-Эндрюс.
– Какую психическую область вы имеете в виду, Хоутри? – спросил он.
Мы вчетвером сидели перед очагом в зале Научного клуба: Хоутри, руководитель кафедры психологии одного из крупнейших колледжей, чье имя почитается во всем мире; Латур, бессмертный француз; Мак-Эндрюс, знаменитый американский хирург, чей труд во время войны вписал новую страницу в сверкающую книгу науки; и я. Имена троих не подлинные, но сами они таковы, какими я их описал; и я обещал не давать больше никаких подробностей.
– Я имею в виду область внушения, – ответил психолог.
– Реакция мозга, проявляющая себя в видениях: случайная формация облаков, которая для перенапряженного воображения наблюдателей становится небесным войском Жанны Д'Арк; лунный свет в разрыве облаков кажется осажденным огненным крестом, который держат руки архангела; отчаяние и надежда, которые трансформируются в такие легенды, как лунные лучники, призрачные воины, побеждающие врага; клочья тумана над ничейной землей преобразуются усталыми глазами в фигуру самого Сына Человеческого, печально идущего среди мертвых. Знаки, предзнаменования, чудеса, целое войско предчувствий, призраки любимых – все это жители страны внушения; все они рождаются, когда срывают завесу с подсознания. В этой сфере, даже если будет собрана тысячная доля свидетельств, психологов ждет работа на двадцать лет.
– А каковы границы этой области? – спросил Мак-Эндрюс.
– Границы? – Хоутри был явно озадачен.
Мак-Эндрюс некоторое время молчал. Потом достал из кармана желтый листок – телеграмму.
– Сегодня умер молодой Питер Лавеллер, – сказал он, по-видимому, безотносительно к предыдущему. – Умер там, где и хотел: в остатках траншеи, прорезанной через древнее владение сеньоров Токелен, вблизи Бетюна.
– Он там умер! – Хоутри был предельно изумлен. – Но я читал, что его привезли домой; что он один из ваших триумфов, Мак-Эндрюс!
– Он уехал умирать там, где и хотел, – медленно повторил хирург.
Так объяснилась странная скрытность Лавеллеров о том, что стало с их сыном-солдатом, скрытность, несколько недель занимавшая прессу. Потому что молодой Питер Лавеллер был национальным героем. Единственный сын старшего Питера Лавеллера – это тоже не настоящая фамилия семьи; подобно остальным, я не могу открыть ее, – он был наследником миллионов старого угольного короля и смыслом его существования.
В самом начале войны Питер добровольцем отправился во Францию. Влияния отца было бы достаточно, чтобы обойти французский закон, по которому в армии каждый должен начинать с самого низа, но молодой Питер не хотел и слышать об этом. Целеустремленный, горящий белым пламенем первых крестоносцев, он занял свое место в рядах.
Привлекательный, голубоглазый, ростом в шесть футов без обуви, всего двадцати пяти лет, немного мечтатель, он поразил воображение французских солдат, и они любили его. Дважды был он ранен в опасные дни, и когда Америка вступила в войну, его перевели в экспедиционный корпус. При осаде Маунт Кеммел он получил рану, которая вернула его домой, к отцу и сестре. Я знал, что Мак-Эндрюс сопровождал его в Европе и вылечил – во всяком случае все так считали.
Но что случилось тогда – и почему Лавеллер отправился во Францию, умирать, как сказал Мак-Эндрюс.
Он снова положил телеграмму в карман.
– Есть граница, Джон, – сказал он Хоутри. – Лавеллер был как раз пограничным случаем. Я вам расскажу. – Он поколебался. – Может, не следует; но мне кажется, что Питер не возражал бы против моего рассказа; он считал себя открывателем. – Он снова помолчал; потом явно принял решение и повернулся ко мне.
– Меррит, можете использовать мой рассказ, если сочтете его интересным. Но если решите использовать, измените имена и, пожалуйста, постарайтесь, чтобы по описаниям нельзя было никого узнать. Важно ведь в конце концов случившееся – а тому, с кем это случилось, теперь все равно.