Солнечный день был прекрасен, впрочем, как и настроение двух моряков в белых рубахах и бескозырках. Один был щуплый главный старшина с портфелем в руке, а другой – старшина 2-й статьи с армейским мешком за плечом. Шли молча, каждый думал о своем. «Вот и все… – размышлял главный старшина, этим „все“ подводя черту своей тяжелой службе. – Чего только не перенес: и насмешки, и побои, и издевательства старослужащих, когда, закрывшись на посту, горько оплакивал судьбу, вымаливал у бога милости дать силы. Испытал и ужасы первых полутора лет службы, и вольность последнего срока. Наконец-то до демобилизации остались считанные месяцы». Из наивного, полного иллюзий мечтателя Андропов превратился в тертого «годка», имел за плечами двести суток автономного плавания, заслужил значки, почет и уважение команды и командира корабля.
Главный старшина шел по исхоженному маршруту, привычно держал у бедра брезентовый портфель.
Молчал и Мирков, сердился на быструю ходьбу напарника, в то время как его занимали приятные мысли о светлом и прекрасном будущем.
«Слава богу, наконец-то настоящее дело, где можно приложить свою силу и знания. Море, корабль, отдельная каюта, а главное – даже если на первых порах будет трудно, если встречу непонимание и враждебность команды – есть кому заступиться», – Саша полагался на слово, данное Андроповым. А матросскую грубость и высокомерие считал вовсе незначительным, надеясь, что справится с ними благодаря характеру и силе воли.
Наконец они остановились перед железной будкой КПП.
Из окошка высунулся дежурный матрос, Андропов показал увольнительную записку, смело шагнул дальше, увлекая спутника за собой. Шли по причалу мимо небольших кораблей с реющими флажками гидрографической службы.
Главный старшина взошел на трап, позвал оробевшего Миркова; приветствуя флаг корабля, коснулся рукой бескозырки. Александр поспешил повторить жест, волновался от непонимания порядка и правил новой жизни.
На палубе увидели десятка полтора матросов, которые перекатывали тяжелые грузы, причем наблюдатели составляли большее число, чем сами работники. Трудившиеся лишь подняли унылые лица с тяжелыми взглядами. Другая же часть матросов встретила Андропова бодрыми приветствиями. Охотно отвечая им, он остановился, перебросился шутливыми фразами. Рядом с ним стоял и Александр, остро чувствуя напряжение от множества незнакомых лиц, испытующих взглядов.
Матросы принимали с берега ящики и коробки, спускали в глубокий трюм или затаскивали в корабельную надстройку.
– Отбыл свою вахту? – весело окликнул Андропова один из тех, кто руководил усталыми матросами.
– Отбы-ы-ыл… – протяжно согласился тот. Стал у борта и демонстративно закурил сигарету, легко парировал шутки команды, его товарищи смеялись, косили глаза на незнакомца.
К Андропову подступил один из тех, кто был без дела, вежливо попросил сигарету. Прикурив от огонька, матрос бросил коротко: «Добро», что считалось сверхшиком, сопроводив ответ легким кивком головы. Глубоко затянулся, не желая оставить хорошего приятеля.
– Шура, это ты вместо себя «шифру» привел? – поинтересовался украдкой, стесненный присутствием взрослого старшины.
– Да, – ответил тот неловко, словно испытывая смятение чувств.
Александр понял, что товарища что-то сильно беспокоит.
Ответ услышали соседи и передали другим.
– Шифра себе замену привел! – раздалась язвительная реплика, которая вызвала веселое оживление.
– Наконец-то, дождался. После похода можешь уже и домой уйти, – неслись дружелюбные отзывы, сопровождаемые шутками и приглушенным смешком.
– А сколько он прослужил? – осторожно полюбопытствовал один, держась с показной бравадой.
Вопрос поставил Андропова в затруднительное положение, предугадывал реакцию команды.
– Почти год… – выдержав паузу, ответил неуверенно, отвел глаза в сторону.
Мирков оценил достойный шаг.
«Молодец, нелегко было соврать, и, видно, будет нелегко оберегать меня от дальнейшего бесчинства».
Но, как Андропов ни желал нормальной реакции, все же услышал изумленное:
– Так он что… еще «кара-ась»?!
Старожилы переспрашивали срок и, не удержавшись, только усмехались, бросали на великовозрастного старшину глумливые взгляды. – «Карась», вот это да!..
Андропов помрачнел и насупился. Матросы ждали ответа, которого Андропов хотел избежать.
– Да, – сказал тот наконец тихо, больше себе, беспокойно поводя глазами по сторонам.
То, чему далее Александр стал свидетелем, удивило цинизмом и жестокостью.
«Так что: он еще „карась“?», «Вот так да-а… Он за „годка“ спокойно сойдет, а только служить начал», – громко переговаривались те между собой, не заботясь о присутствии Миркова.
– Старый «шифра» молодого «шифру» ведет! – поднялась над всеми новая реплика, вызвала смех. Шутку подхватили, и уже вся орава громко потешалась над новичком, тем самым выражая предрешенность его существования.
– Ха-ха-ха! Вот так молодо-о-ой… – несся язвительный смех, обидный для Александра, который достойно выдерживал язвительные улыбки.
Тот, кто просил закурить, не отставал, с подленькой усмешечкой поинтересовался у Андропова, где молодой будет жить: в каюте или кубрике, и вообще, годится ли уступать молодому такое хорошее место. Он выпытывал, будут ли его «воспитывать», как «воспитывали» других, – без стеснения употребил матерное слово, – или, может, не трогать, жалея? Андропов отвечал на вопросы, будто вовсе позабыл об Александре. Матрос наглел после каждого ответа, осмелев окончательно, говорил грубо. – О-о-о… – довольно протянул он, узнав, что новенький будет питаться там же, где и Андропов. – Им как раз на бачок молодого надо, а то Шикаревский один не справляется, а Шайдулину уже стыдно, да и не положено. Демилюк! К вам на бачок молодого привели! – выкрикнул он куда-то наверх.
