– Сорвете операцию, товарищ Сидоров, пойдете под суд, – бодро и доброжелательно объявил москвич Русаков.
Только вот от этой доброй бодрости нашего шофера всего перекосило.
– Да я тут при чем? – забормотал он испуганно. – Такой бензин куркули на базе залили! Он для мотора что спорынья для человека! Вот кого под суд надо! А мы все своими руками…
Похоже, испугался не на шутку и сам мотор. После очередных двух оборотов пусковой ручки он покорно завелся и теперь был готов выполнять все пожелания хозяев с преданной готовностью, как хорошо дрессированный пес.
– В автобус! – приказал Русаков группе толкущихся во дворе товарищей.
Вскоре новенький, но не слишком надежный автобус «АМО-Ф-15» на полтора десятка пассажирских мест выехал прямиком в темную звездную ночь за ворота нашего купеческого особняка. Кряхтя мотором, изнуренным некачественным питанием, он устремился по улице Юных Ленинцев на юго-восток Нижнепольска.
Не прошло и десяти минут, как мы затормозили на перекрестке Ворошилова и Цветочной, где двухэтажные рабочие бараки фабрики имени Клары Цеткин врезались в одноэтажную частную застройку. Как наглядный результат выполнения плана ГОЭЛРО, в прошлом году это место было освещено уличными электрическими фонарями.
– Мотор не глушить, – велел Русаков, а потом откинулся на дерматиновую спинку сиденья и начал насвистывать под нос что-то бравурное и жизнеутверждающее, вроде «мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
Минут через пять он вытащил из специального кармашка своего полувоенного темно-зеленого френча компактные серебряные часы-луковку и укоризненно покачал головой:
– Задерживаются товарищи.
Какие товарищи куда должны приехать? И куда мы двинули в свете луны? Ничего не понятно, кроме начальственных обещаний: «Скучно не будет, едем брать жирную контру». Мандража и боевого настроя у меня пока не было никакого. Они уютно дремали под толстым одеялом неведения. И сам я пребывал в дремотном состоянии. В свое время прозвучит сигнал «вперед», тогда и будем действовать, волноваться. Или голову честно сложим – всякое ведь на чекистской службе случается. А пока нечего беспокоиться.
Издалека послышался нарастающий рев мотора. К перекрестку подкатывал еще один «АМО» – почти такой же, как наш, если не считать, что это был грузовик грязно-рыжего цвета. Его кузов был полон вооруженных винтовками пассажиров.
– Вперед, товарищ Сидоров, – спокойно приказал москвич шоферу.
Наш автобус послушно ринулся наперерез, внаглую перегородил проезжую часть и застыл. Вскоре скрипнули тормоза, и рыжий грузовик остановился в каком-то метре от нас.
Из кабины выпрыгнул невысокий сухощавый мужчина в обрезанной по колено, перепоясанной ремнями и мятой, как будто ее жевали, шинели. Зато сапоги вычищены так, что в них можно смотреться, как в зеркало, а папаха залихватски заломлена.
– Что ж ты, так тебя растак, оглоед безглазый, рулишь, куда не просят! – раздухарился незнакомец, и высокий полет его образной речи надежно опирался на крылья смачных, с мастерскими загибами, нецензурных выражений.
Из кузова грузовика между тем стали выпрыгивать бойцы с винтовками. Притом действовали они слаженно, а у некоторых стволы уже смотрели в нашу сторону. Ну что, молодцы, для шпаков очень даже неплохо.
– Баста, приехали! – махнул рукой москвич, выйдя из автобуса.
Я устремился следом, ненароком расстегнув свою брезентовую куртку, чтобы в случае чего быстро вытянуть заткнутый за пояс наган.
– Товарищ Русаков, – медленно и с чувством, как будто оправдались его самые худшие опасения, произнес субъект в папахе.
– Не ждали? – сочувственно спросил москвич.
– И на каком основании… – начал было «папаха», но был бесцеремонно прерван москвичом.
– Мои основания вам хорошо известны. Вы никак за Головченко собрались?
– Откуда узнали? – хмуро посмотрел на москвича собеседник.
– По своим каналам… Досадно как-то, что вы не известили органы ОГПУ о своих грандиозных планах. Ведь вопросы могут быть. Отвечать придется.
– Да какие вопросы, Иван Афанасьевич! Каюсь, сам его взять хотел! У нас к нему особые личные счеты.
– Какие личные счеты, товарищ Лифшиц? Аполитично как-то звучит. Одно дело делаем. Так что поступаете со своим продотрядом под мое командование, – припечатал без права обжалования москвич.
Поскольку по факту возразить товарищу Лифшицу было нечего, он только развел руками – мол, хозяин – барин. А что поделаешь? Полномочий у столичной штучки Русакова хватало, чтобы построить в области кого угодно.
Я немного взбодрился. Ну, теперь кое-что проясняется. Головченко – это в недавнем прошлом заведующий сельхозотделом обкома ВКП(б), а ныне находящийся в розыске враг-вредитель. С зернозаготовками и коллективизацией наворотил он столько бед для советской власти, что барону Врангелю не снилось. Во многом это ему я обязан тем, что меня выдернули из уютного родного дома и отправили в эту длинную командировку, в состав специальной группы ОГПУ СССР.
