Once upon a dream в королевстве Рофляндия на Званом Балу встретились два человека разных возрастов, взглядов, кругов общения и столетий. Случайно встретились. Когда один человек был совсем юн, а второй умудрен никому не нужным жизненным опытом и отсутствием опыта дел чувственных. Они друг друга заметили. Он заметил, как она на дух не переносит остальных, а она заметила, как он все понимает, просто глядя по сторонам. Годы проходили, стрелки бежали, часы неторопливо шагали, пока он писал ей с наивным интересом, а она отвечала ему между делом, с улыбкой и усталостью.
И случилось так, что попала она под темные чары, которые окутали ее и не позволяли ей чувствовать счастье. Тем временем, за тридевять земель ее принц, под руку с которым она покидала каждый Бал, доблестно служил, не веря в эти темные чары. Он считал их сказкой, которой пичкают детей и глуповатых взрослых. Вот и приходилось ей полагаться на дополнительные химические вещества, создающие «мостики» между ее нейронами. И в целях восстановления жизненных силона отправляется из города в далекий Дом. Там, где леса обнимают как старую подругу, делятся мятой и иван-чаем, где стены обладают душой, печь неустанно греет покои и души обитателей Дома, а звуки природы из распахнутого настежь окна пробуждают рыжее колдовское пламя внутри.
Из-за темного заклятия ее не замечали, потому никто не в силах был ей помочь. Так она думала, сидя в дымном городе в одной из многочисленных одноцветных цитаделей и подкармливая хлебом единственных живых существ, связывающих ее с лесом – голубей. Одноцветный город, тонущий в запахе и отходах заводского производства, медленно пытался заставить нашу ведьму мимикрировать под его настроение и цвет. Решившись, намешала она в котелке проявляющую эмульсию, краску, и мгновенно стала рыжей. То ли она боролась с городом внутри себя, то ли боролась сама с собой, бесцельно существуя в стенах этого города.
Старый экипаж привозит ее прямо в сердце Дома. Она вдыхает теплый запах трав, болтовню листвы и саму Жизнь. Но как только заходит она в дом, в тень, музыка смолкает, деревья обратно втягивают свои могучие руки и, вот, туманова очередь брать ее к себе. Он окутывает, но не полностью. Теперь пламя души ее тлеет в огненно-струящихся кудрях. Черный блестящий дым кутает, а пламенные кудри вздымаются. В ночи она словно песчаная буря без песка носится по покоям, открывает все свои бутыли, склянки и пробует все по очереди, чтобы разогнать туман. Но он лишь светлеет в лучах восходящего солнца, проникающего в стеклянную-престеклянную комнату, обитую деревом. И тогда ведьма забывается шатким, горьким балансированием между сном и непривлекательной явью, когда в глотке пересыхает, мышцы не слушаются, а стоны разгуливают по ее кровати, будто непрошеный гость трудится над ее удовольствием, расплачиваясь за оказанную колдовскую услугу. Но ее принц странствует от битвы к лагерю, а в перерывах праздно проводит время, приговаривая:
«Моя милая, это все у тебя в голове. Успокойся и приведи себя в порядок».
Каждый день она раздражает еще кого-нибудь, помимо него, и уже не надеется слезть с результатов городских исследований – нейроблокаторов. Сидя в теплом одеяле между стопками пыльных книг и под пучками мяты, перетянутыми через всю комнату, она ждет. Весточки от принца с его признанием существования ее проблемы, отступления дыма in noctem или лучших времен.
Временами ведьма гуляет, но все не с теми. Каждый такой вечер она торопится домой, хоть и понимает – там туман. Но лучше торопиться в знакомую тьму, чем безуспешно постигать наигранный свет.
Однажды она расчесала пламя, обвела глаза самым неприглядным цветом, для приличия взяла верное ей существо на поводке и облачилась в тонкую кофточку, заведомо зная, что вечером будет холодно. Но она знала природный холод, и он был приятнее холода, исходившего от кипы поверхностных словоплетений принца о высоких чувствах, завязанных на плотских радостях жизни. И на просторах Дома она снова, в который раз, встретила того, кто понимал, просто глядя по сторонам. Он глядел, замечал, внимал. Помимо изменившейся верхней оболочки, он увидел песчаную бурю без песка и исцарапанные сухие кудри, пахнущие лесом. Но не сказал об этом. А просто взял на руки существо на поводке и проводил их до дома, все продолжая веселить ее по дороге. Иногда она смеялась так, будто добавляла жабью жопку в эликсир для потенции. А иногда так заливалась, что будила всех собак и леших, в обнимку прикорнувших на илистом боку болота. Если прислушаться, то между хлюпаньем сырых мхов можно услышать едва слышное ворчанье.
Тот вечер она помнила долго, но стала забывать. Потому что их становилось все больше.
А он просто вытянул ее за руку из тумана всего лишь на несколько секунд, но так, чтобы она увидела небо в звездах, ощутила взбитые с полуденной жарой сумерки, и услышала его низкий не по векам голос:
«Ты переметнулась на темную сторону, но я не сказал, что меня это волнует. И мне нравится рыжий».
Их разделяла изгородь. Ее сила отодвинула туман, остановила бурю и сделала эту изгородь лишь проекцией психологической защиты. Она взяла его за щетинистый подбородок и скрепила их общую историю (сама не зная об этом) легким прикосновением сухих губ к колкой щеке.
