– Алло, – в потрескивающей трубке телефона слышу низкий мужской голос с едва заметным акцентом. Голос довольно приятный. Решаюсь.
– Простите за беспокойство. Давно вы здесь… – у меня не хватает духу закончить банальным «живете?».
– С позавчерашнего дня, – следует флегматичный ответ.
Уже с позавчерашнего… Короткие гудки.
– 131-65-47?!
– Да, слушаю.
– Простите, это опять я, всего один вопрос: там, на вашем столике, в вазе были тюльпаны. Что с ними?
– Когда я заселялся, не было никаких цветов.
– Да, все верно…
– Еще что-нибудь? Думайте сразу.
– Нет, спасибо. Простите, что побеспокоил.
– Она что, жила в этом номере до меня? – вдруг спрашивает голос.
– Да. Она улетела из Москвы. Позавчера.
– Зачем было отпускать?
– Все сложно… Я женат. Недавно родился сын.
– Она тоже замужем?
– Да.
– И вправду сложно… А по какому случаю в Москве?
– Официальная версия – Ленинская библиотека, подготовка к защите диплома. Но если честно, хотелось с ней вдвоем побыть, подальше от всех.
– Судя по всему, план удался, – усмехается голос в трубке.
– Более чем.
– Тогда иди в бар, напейся. Легче станет.
– Уже… Отсюда и звоню.
Меня уже не слышат. Короткие гудки… Короткие гудки…
Глава II. Городская фантазия
Какие странные причудливые сочетания рождает фантазия крупных городов. Вот, например, здесь, в Москве, живые люди интересуют меньше всего. Внимание всех привлечено либо к местным достопримечательностям, либо народ занят собственными проблемами, либо собственными ощущениями по поводу достопримечательностей и проблем.
Узнать человека, научиться понимать его, чувствовать движения его души – процесс необыкновенно увлекательный. Это как великолепные романы Ремарка: постижение психологии через внешнюю сторону событий. Многовариантность, многообразие толкований, отсутствие абсолютной истины. Пролистать книгу или просто просмотреть оглавление не значит постичь. Но если читать внимательно, вдумчиво, переворачивая страницу за страницей… 88-89-90… 131-65-47 (!), не чураться примечаний и комментариев… Что тогда?
Процесс постижения – не только увлекательный, но и болезненно мучительный, связанный с огромными, зачастую предельными затратами духовных, физических, нравственных сил. И не чьих-то, а своих, собственных. А вдруг придется отдать больше, а иногда и несравнимо больше, чем рассчитываешь получить взамен? Вдруг выяснится, что вместо того чтобы постичь другого, перестаешь понимать себя? И математика с ее безупречным логическим алгоритмом, где всегда есть «дано» и «следовательно», здесь вряд ли поможет.
Но, в конце-то концов, что же все-таки тогда? Я не знаю ответа на этот вопрос, но найти его я обязан.
В Третьяковке многолюдно. Миллион самой разношерстной публики: седовласые дядьки в шейных платочках, молодящиеся дамочки в огромных солнцезащитных очках удовлетворенно цокают, причмокивают, жестикулируют. Светотень. Жанровая живопись. Плен-эйр. Пластика. Им все ясно. У них – без вариантов. Жаль, обратил на них внимание.
Вот, наконец, то, что я искал: «Незнакомка» Крамского. До сих пор остается неясным: кто она? Что мог увидеть художник в этом «случайном» лице? Но я думаю о другом. Что бы она сказала, если бы… В серых надменных и таких усталых глазах прячется боль, глухая боль памяти. О том, что казалось давно забытым. Удивительно, но мне кажется, что она похожа… Я стараюсь закрепить в себе это легкое, воздушное ощущение, такое мимолетное и неожиданное. И словно в черно-белом чаплинском кино кадры бегут один за другим, наслаиваясь, отталкиваясь и снова соединяясь вместе: Она, Она-Ты, Ты-Она, Ты, Ты, Ты… Незнакомка, я узнал Вас…
И в брюлловской «Всаднице» я тоже вижу тебя. Но здесь ты совсем другая. У тебя великолепный гордый взгляд, ты знаешь свою силу. Любая, даже самая строптивая лошадь, когда она взнуздана и под седлом, для тебя – только сильное красивое животное, которое не может не повиноваться тебе. Ты любишь гладить и похлопывать ее по великолепной мускулистой шее. Но у тебя всегда наготове хлыст и острые шпоры…
Но все же и Незнакомка, и Всадница – это лишь часть тебя… Уже почти час стою перед «Княжной Таракановой». Память моментально подсказывает факты, историю, легенды. Но вспоминать не хочется, не стоит вспоминать. Потому что и в этой легендарной мученице я вновь вижу… и только.
Это! Самое, самое большое, что есть в тебе…
Глава IV. Почти по Маяковскому
Пока вам на нее наплевать, она вас не побеспокоит. Не побеспокоит, но и не успокоится. По причине своего гнусного характера она не способна открыто сожрать вас. Поэтому она сидит в своем темном паскудном углу и ждет. Ждет своего часа. И если ей удается, она выполнит эту процедуру не торопясь, с наслаждением. Ведь максимум удовольствия не в том, чтобы сожрать человека со всеми его нравственными потрохами, а в том, чтобы этот процесс происходил для него максимально болезненно.
Пошлость многолика и неистребима. Более того, она считает себя бессмертной. Действительно, что ей грозит? Разве что засунут обратно в ее конуру. Зато сколько гадости успеет она принести в этот мир. Все, что не укладывается в заданные ее убогим сознанием рамки, вызывает приступы ярости и тупости. Воинствующая пошлость в полном боевом снаряжении – зловещая и интригующая картина. Она как витязь на перекрестке: куда-то направит бег своего рысака…
