Контуры пятидесятиэтажек робко очерчивала полная луна. Чёрные окна спёртых дворов смотрели друг на друга. Внезапно ночной воздух пронзила сирена. И хоть “ядерную тревогу” по привычке называли “ядерной”, но бомба, спущенная врагом с поводка, могла оказаться как антиматериальной, так и аннигиляционной. Под вой сонные прямоугольники бетонных колоссов сначала вспыхнули поочерёдно, затем так же быстро погасли один за другим. Уставшие ждать смерть жители решили, что если и сгорят в геенне, то хотя бы скелеты их будут выглядеть спокойными, а если повезёт то и счастливыми.
Дима откинул одеяло и посмотрел на обруч декасвязи. Широкий экран на запястье показал крупные цифры: одиннадцать. Не спалось. Заунывная сирена медленно смолкала.
Оля должна была вернуться ещё два часа назад. Жена пропадала на своём собрании агитпроды. На вызовы не отвечала. Дима нажал пульсирующий обруч, вызвал Олю снова. Звонок жене не успел долететь, как щёлкнула дверь. Из крошечной прихожей свет показался роковым светилом, выжигающим сетчатку дотла. Дима зажмурился:
– Где ты была?
Дима повысил голос. Его приглушили щелчки каблуков, снимаемых туфель. Возясь в прихожей, Оля с порога давала понять, что настроена не менее решительно. Её занятие агитпродой, вызывало всё большую ревность. Оля считала должным пропагандировать Новую Политику. Мировая обстановка грозила перерасти в тотальную войну и вот уже три года волонтёры занимались информированием пенсионеров, неимущих, инвалидов и прочих, тех, кого зовут просто – незащищённые слои. На агитпроде учили использовать противогаз, костюмы защиты, оказывать первую помощь и изучать планы эвакуации из сметённого взрывной волной города. И чем дольше, тем основательней жители готовились увидеть пламя и смерть. Оля как старший волонтёр микрорайона вела местную группу.
Жена вошла с видом заправского лидера, повелевающего легионами:
– Спи!
– Ты очень долго!
– О! Это что за тон? – отрезала она. – Тебе дать снотворного?
Жена резко задёрнула штору, оказавшись за ширмой и давая понять, что квадратный метр их кухоньки – спасительный причал, где ей отведено уединение. Села у столика, щёлкнула вайпом – закурила.
– Оля, в чём дело?
Дима устал после смены автомеханика, но, всё же превозмогая скованность мышц, поднялся и сел на кровати. В нос тут же ударила штора задёрнутой ширмы. Нарисованный лампой силуэт выдвинул подбородок:
– Если бы сразу спросил – ответила бы… И давай без вот этих грубостей! У нас было много дел, – Оля выпустила дым со звуком продуваемой вентиляции. – Кассандра ушла… Дурочка…
Последний год жена всё больше язвила в адрес своего заместителя – Кассандры. Называла заторможенной и прочими эпитетами. Но Диме казалось, что Оля просто, собирается отмазаться, тем что осталась без помощника:
– Так и скажи… Не хочешь говорить… – с упрёком заключил Дима:
– Ой, Давид! Брось! Спи… Я все разговоры знаю наперёд.
Когда Оля называла Диму именем записаным в кюарпаспорте – Давидом, нетрудно было догадаться, что жена готова поскандалить. Диму резко всколыхнула болезненная тема их семьи:
– Кое-кому пора в декрет, отдохнуть.
Оля отрезала:
– Рожать я не буду, – она одёрнула ширму и сверкнула карими налитыми гневом глазёнками. – Хочешь? Давай инкубом, как все нормальные люди. Все так рожают!
Дима по привычке не стал давить сильней:
– Ты слишком устаёшь. Подумай, если инкубом тогда не дадут год отдохнуть. Это же случай, почему не живородить, Оль? И не все! Инкубом пользуются больше половины.
– Ой! Давид! Меньше пятнадцати процентов, а не половины. В синерговизоре все точные цифры! – жена ткнула в стеклянную стену, потухшую и прожженную от неутешительных новостей дикторов. – Что за древность? Пещерный архаизм, прям! Тебе давай сына… А я хочу дочь! У меня нет времени носиться с ней. Что плохого? Сдадим клетки. Ребёнка выведут в инкуб-клинике и в три годика она наша! Ни возни, ни морок! Я так выросла и ничего, нормальная, как видишь! Зато моя мама спокойно работала всё это время, приносила деньги. Пользу семье. А не шарахалась с пеленками и присыпками, как твоя. Она мне рассказывала… Спасибо… Как мучилась… Это вам мужикам – пофиг. Думаете всё так просто. А мне что? Год горбатиться над тряпками и детским питанием? А фигура? Растяжки… Ну, уж нет! Я пожить хочу!
Оля, как всегда, талдычила о своём: рожать из пробирки. Её упорство продолжалось семь лет замужества. Дима прошептал:
– Что за упрямство? Я же буду помогать. Даже если дочь…
– Конечно… А пол сможешь выбрать, когда кончишь? В инкуб-клинике можно, а в животе нет. Сына он хочет… Ещё один большой плюс! Тебе не кажется? И вообще, я осталась без помощницы! Эта тупая дура упёрлась. У нас указ Правительства, а она такая: я не буду… это нарушает права… Идиотка! Как она меня достала. И пока я не воспитаю нового помощника – никаких разговоров про детей! Ты, что не слышал, что говорит их чмо? – Оля ткнула в молчаливую стеклянную стену, намекая на последние мировые новости. – Эта обезьяна угрожает Курилам. Курилам, гандон такой! Вот какое, скажи, ему дело до наших Курил?
– Оля, а если у нас не будет детей? То, какое дело до Курил нам?
