@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© Л.Н. Григорьева, 2022
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
* * *
Она боялась вертолётов. Но полюбила молодого вертолётчика. И даже вышла за него замуж. Но ненадолго. Потому что он всё-таки врезался однажды в чукотскую сопку. Летом. Когда в тундре стояло туманное марево от тлеющих под травяным покровом низовых устойчивых пожаров. И зачем было затевать эту любовь, эту свадьбу, на которой гулял весь золотой прииск, если эта вертлявая железная стрекоза потеряла управление и рухнула в чукотское редколесье среди круглых сопок, напоминающих с высоты небритые мужские подбородки.
У них и медовый месяц ещё не закончился. Потому что не закончился сезон золотодобычи. Отпуск им полагался сразу за три года на шесть месяцев, но чуть позже, когда речки Кепервеем и Лёльвыргыргын уйдут под лёд и старатели закроют свои артели. Собирались в Гагры к его армянской родне. Времена-то были мирные, застойные, благословенные, полузабытые теперь времена… Людмила была на дежурстве в медпункте, когда к ней прибежал дружок мужа, рыжий Жорик, и сообщил невозможное. И она словно окаменела. Словно стеклянные стены воздвиглись между нею и миром: всё видела, но ничего не слышала. И ничего не ощущала. Потом, уже через много лет, она вышла замуж за хирурга и, как ни странно, оказалась с ним в Гаграх, где он день и ночь оперировал раненых, которых свозили чуть ли не грузовиками с линии фронта, а она пролегала прямо у черты морского прибоя или по цветущим в эту пору зарослям в горах и предгорьях Кавказа. Людмила была уже операционной медсестрой высшей квалификации, но и у неё нервы сдавали от круглосуточной жатвы смерти в этих райских местах, где когда-то у неё должен был состояться медовый месяц с её первым мужем Гагиком Качаряном. Ночевали медики тут же, в бывшем партийном санатории, где развернулся полевой госпиталь для всех без исключения конфликтующих сторон. И когда над санаторием стал кружиться вертолёт без опознавательных знаков, испугалась только Людмила. Потому что она не любила вертолёты.
Остальные испугаться не успели.
Бывало, как прицепится к ней мужик, так и тащится потом, как порожний прицеп. Тарахтит по колдобинам её судьбы, гремит бортами кузова. А отцепить жалко. В этом прицепе, глядь-поглядь, уже и поклажа житейская накопилась. Жалко бросить-то, в дальней дороге любая рухлядь может пригодиться. Вот хоть взять эту кошму из верблюжьей шерсти. Когда и зачем он её привез в дом, сейчас уж и не вспомнить. Такую хоть в степи постели, ею же и укройся – так ни одна змея не заползёт, не тронет. К чему это она… ах, да. Режиссёр он был. Как раз про казахские степи кино снимал. Байконур этот всем известный. И вот кошма эта на память осталась. На дачу отвезли. Говорят, в Подмосковье нашествие гадюк невиданное. Люди из полей ушли. Не сеют, не жнут. Вот змеи и расплодились. Ну, хоть что-то живое в природе зашевелилось. А то этим летом ни пчёл, ни шмелей, ни стрекоз, ни кузнечиков. Из птиц одни трясогузки. Ни дятла не слышно, ни кукушки. Даже лягушки молчат. Словно вымерли все. Комаров и тех поубавилось. Погибель, мор на всё живое, говорят, от вышек этих 5G. Вирусы новые расплодились. Врачи управы на них никак на найдут. Президенты по бункерам попрятались, управляют странами виртуально и дистанционно. Бодрятся, словно по три жизни у каждого. Вон, даже божьи коровки и те исчезли! А человек, выходит, живуч. Никаким мором его не возьмёшь. Только юмором. Хоть и не до смеха вроде бы, а смехачи и юмористы давно стали миллионерами. Антиквариат скупают и недвижимость от нечего делать, и некуда деньги девать. А как хорошо всё начиналось: в гостях у подруги, в центре Москвы, на высоком этаже. Зацепился он за неё глазом. Уехали оттуда вместе. А душа всё равно не на месте. Увядает, что ли, не только природа. Ведь жалко даже не то, что умрём, а что, может быть, все поголовно вымрем! Как бабочки и жучки.
Как судьба её ни крутит, а она выкручивается. Порой она какие-то позиции сдаёт, но не сдаётся. Даже её имя Нина рифмовалось с пианино! С тем самым, что с детства у деда видела и на котором первые уроки музыки брала. О, дед тогда был в фаворе. Композитор и первый среди малых народов России классический музыкант, которого на собачьей и оленьей упряжке отец возил из стойбища в районную музыкальную школу по морозу за пятьдесят. Это потом уже в областной город его взяли, как особо одаренного, в музыкальный интернат. Но там не было пианино. Только духовые и ударные. Готовили там музыкантов духового оркестра. Для городских праздников и мероприятий. Не до Моцарта тут. Ишь, концерт для фортепьяно с оркестром! Чего захотели! Не знали они, что отцу мальчика, как отличнику оленеводства, подарили первый в области транзистор, по которому пацанёнок и услышал однажды 21-ый концерт Моцарта. И словно заболел. Искал потом все фортепьянные концерты по всем диапазонам. Отец мальчишки тогда продал двух оленьих важенок соседям и отвёз его в Москву. Вот, сказал, самородок. Проверьте. А мальчонка в меховом комбинезоне как увидел рояль, задрожал весь и сыграл им Моцарта. Без нот. По памяти. Всю фортепьянную партию 21-ого концерта, восполняя отсутствие оркестра горловым таёжным пением. И вот теперь она, Нина, приехавшая на похороны деда из Германии, должна смириться с тем, что семья её сестры выставила старое дедушкино пианино в питерский двор-колодец как ненужный хлам. То, что меховые художественные панно на шаманские темы давно у них моль съела, Нина ещё могла понять. Но пианино! Это же реликвия! Для музея!
