Муха упрямо пыталась пробить стекло. Раз за разом она наносила удар в окно, и всякий раз отлетала назад. После каждой третьей попытки, муха делала несколько кругов пешком по подоконнику и вновь возобновляла усилия.
Вообще у Шатова сложилось впечатление, что комната, в которой он сидел вот уже три часа, внушала своим обитателям, временным и постоянным, невероятное упрямство. Вспомнилась дурацкая детская шутка о сверхупрямстве. Нужно было взять в рот комара и биться головой о стену, пока у того не случится сотрясение мозга. Собеседнику Шатова, похоже, эта процедура удавалась неоднократно.
– Шатов, Евгений Сергеевич, – в который раз за время беседы с вопросительной интонацией произнес хозяин кабинета.
– Да, – первые три или четыре раза Шатова это даже забавляло, теперь осталось только раздражение.
– Тридцать семь лет, – собеседник выговаривал все слова очень четко и ясно.
– Тридцать семь лет, – тяжело вздохнув, подтвердил Шатов.
– Род занятий?
– Журналист, – сказал Шатов и приготовился в очередной раз рассказать историю о своем уходе из редакции еженедельника «Новости», но ошибся.
Собеседник, которого Шатов на пятнадцатой минуте беседы мысленно обозвал Занудой, внезапно откинулся на спинку стула и расстегнул верхнюю пуговицу рубахи. Муха с треском врезалась в стекло и упала на подоконник.
Шатов мельком глянул на беднягу. Муха приступила к обязательным кругам.
– Шатов, Евгений Сергеевич, – сказал Зануда.
– Совершенно верно, – кивнул Шатов.
– Тридцати семи лет отроду, – Зануда принялся раскачиваться на стуле.
У Шатова возник соблазн перегнуться через стол и толкнуть собеседника. Грохот внес бы приятное разнообразие в беседу.
– Род занятий.
– Журналист.
Муха с надсадным гудением взлетела и стала набирать высоту для очередного тарана. Шатов прикрыл глаза.
Удар в стекло, пауза, гудение, удар, пауза, гудение, удар…
– Шатов Евгений Сергеевич, – утвердительным тоном для разнообразия произнес Зануда.
– Шатов. Евгений. Сергеевич.
– Оч-чень интересно, – произнес Зануда, – очень.
– Тридцати семи лет, – подсказал Шатов.
– Что вы говорите? – Зануда всплеснул руками и чуть не потерял равновесие. Ножки стула громко стукнули об пол.
– И журналист? – Зануда даже ткнул пальцем в сторону Шатова.
– Гадом буду, – Шатов понял, что уже минут пятнадцать прошло с того момента, как он потерял чувство реальности.
Муха, кабинет, Зануда и его совершенно идиотские, настойчиво повторяющиеся вопросы.
– Шатов, Евгений Сергеевич, – Зануда широко улыбнулся.
На всемирном конкурсе улыбок этот шедевр занял бы второе место. Сразу же после широченной улыбки Шатова:
– Тридцать семь лет.
– И журналист!
– И журналист.
– И Шатов.
– И Шатов.
– И Евгений Александрович.
– И Евгений… Стоп, – Шатов вздрогнул, – ни хрена, Евгений Сергеевич. Тридцать семь лет. Журналист. Шатов Евгений Сергеевич.
– Бочкарев, Игорь Владимирович, тридцать пять лет, собеседник.
Муха снова врезалась в окно.
– Что? – спросил Шатов.
– А почему за все время нашего очень содержательного разговора вы не поинтересовались, как зовут меня? – Зануда, как примерный ученик, сложил руки на столе и вопросительно склонил голову к левому плечу. – Я вас три часа восемнадцать минут мучаю самым бессовестным образом. Явно корчу из себя идиота, заставляю вас чувствовать себя не лучшим образом, а вы спокойно отвечаете на постоянно повторяющиеся вопросы и даже не пытаетесь выяснить, как зовут того мерзавца, который…
– Зануда, – спокойно сказал Шатов.
– Простите?
– Я назвал вас Занудой, – пояснил Шатов, – через двадцать минут после начала нашего содержательного разговора, Игорь Владимирович.
– А как вы назвали Арсения Ильича? – вопрос был задан обыденным тоном, словно Бочкарев собирался запустить разговор по еще одному бессмысленному кругу.
– Арсением Ильичем, – как можно спокойнее произнес Шатов.
– И только?
– Поначалу – только Арсением Ильичем.
– Поначалу – это до какого момента?
– Извините, я неточно выразился, – Шатов нервно постучал пальцами по столу.
– Выразитесь точнее, – предложил Бочкарев.
– Мысленно я называл его Арсением Ильичем, просто Арсением или просто Ильичем. Сволочью, кажется, называл. Потом…
– С какого момента?
– После того, как понял, что это он убивал всех этих людей… – Шатову показалось, что в кабинете вдруг потянуло влажным холодом предрассветного леса. Заныло тело.
Шатов механически погладил запястье правой руки. Шрама не осталось, но холодное прикосновение наручника сохранилось.
– Сразу после этого… – тихо сказал Шатов, – … и до самой его смерти.
– А как вы его стали называть?
– Драконом, – слово пришлось выдавливать сквозь зубы, потому что мышцы лица свело судорогой.
– Драконом… – словно смакуя, протянул Бочкарев, – Драконом. Вот так вот, с большой буквы?
– Нет. Одними большими буквами. ДРАКОНОМ.
– Ага… – Бочкарев почесал правую бровь.
Муха зажужжала снова.
– Надоела, – раздраженно сказал Бочкарев, не глядя, взмахнул рукой.
Жужжание разом прекратилось.
Бочкарев легко встал со своего стула, подошел к окну и, открыв форточку, выбросил муху на улицу.
– Она теперь начнется стучать в окно со двора, – предупредил Шатов.
– Не станет. На дворе достаточно прохладно. Скоро замерзнет, – Бочкарев вернулся к столу. – Так о чем это мы?
