1. Пролог
Говорят, когда на Лиаре умирает светлый эльф, над Светлым лесом целый месяц висят свинцовые тучи, а солнце слегка тускнеет в знак траура по погибшему. Когда приходит время темного, над местом его гибели неделю плачет небо и рвутся от молний потемневшие небеса. Если случается погибнуть гному, безутешно стонет мать-земля, а где-то в глубоких пещерах рассыпается в прах один из сталактитов. И только смертные умирают незаметно, не оставляя после себя ни знака, ни памяти. Неслышно приходят в эту жизнь, незаметно живут и, чаще всего, так же незаметно умирают.
Неизвестно, кто из перворожденных придумал песнь прощания – древние хроники не сохранили имени смельчака. Никто не знал, что за сила таилась в ее строках и какую власть она обретала над безумцем, рискнувшем раньше времени призвать Ледяную богиню. Но каждый живущий на Лиаре был уверен, что стоило кому-то из эльфов закончить ее вслух, как незваная гостья непременно забирала его душу. Милосердно давала отпить из своей чаши напиток скорби и манила за собой, будто питала к бессмертным какую-то тайную слабость.
Песнь прощания была стара, как сама жизнь. Зовущая, мягкая, нежная. Просто красивая песнь для той, чья поступь легче воздуха и чье ласковое прикосновение – последнее утешение для обреченного. Ничто не способно противостоять этой магии. Никому не под силу остановить смерть, если слова песни прозвучали полностью. И лишь в одном перворожденные сумели поставить для нее препятствие. Слово на слово. Песнь на песнь. Песнь возрождения, чьи слова напитаны такой же древней эльфийской магией.
Но вот беда: мало осталось на свете умельцев, владеющих этим знанием, и еще меньше безумцев, готовых поспорить со смертью – за уже отлетающую эльфийскую душу, которая твердо вознамерилась уйти.
2. Глава 1
Встань, о сраженный под сенью звезды.
Встань и стряхни белой смерти оковы.
Встань, павший воин, со мной и иди
Туда, где рассвет занимается новый.
Ступай лишь вперед, идущий во тьме.
Сумей различить в этом мраке мой шепот.
Поверь, он разгонит все тени на дне
И заглушит их призрачный хохот.
Дорога длинна, но ей есть свой предел.
Ты снова устал, но теперь это – радость,
Ведь тем, кто не чувствует боли от ран,
Мой зов не подарит покой или благость.
Ты жив. Это - правда, и помни о ней,
Пока ищешь выход из темного плена.
Ты жив. Ты способен вернуться, поверь,
И вновь возродиться из серого тлена.
Спеши на мой голос, пока я сильней
Сомнений твоих, твоей боли и страха.
Спеши, возвращайся, надейся, сумей!
Найди эту дверь из кромешного мрака!
Я жду тебя, павший, на той стороне,
Где солнце ласкает холмы и дороги,
Где ветер шумит в зеленой листве
И где тебя встретят родные пороги…
В теплый летний вечер просторный двор постоялого двора в самом центре Борревы выглядел непривычно многолюдным. Точнее, людей-то здесь как раз не было, зато всякого другого народа – не протолкнуться. И с двумя, и с четырьмя ногами; с хвостами, с лапами, с длинными ушами и даже без оных.
Возле высокого забора с бледными от волнения лицами стояли пятеро темных эльфов, судорожно сжимая рукояти клинков и тщательно следя, чтобы никто из любопытных не вздумал сунуть сюда любопытный нос. Рядом с ними находился воевода Левой заставы, в чьих темных радужках едва заметно тлела надежда. Внутри относительно огороженного ими пространства молчаливыми глыбами лежали в неестественных для скакунов позах два громадных мимикра. Карраш тесно прильнул к плечу Таррэна, Ирташ осторожно подпер собой низко склонившуюся Белку, а между ними делал свои последние вздохи хранитель, которому жить оставалось считанные мгновения.
Линнувиэль был невероятно бледен. Изможден, будто намедни его забрали с королевских каменоломен, где он пробыл не менее пары-тройки десятилетий. Черты красивого лица заострились, зеленые глаза потускнели и казались двумя темными провалами в бездну, в которой уже истаивали последние живые искры. Белоснежная рубаха оказалась безжалостно распорота на лоскуты, наглядно демонстрируя причину угасания эльфа – четыре глубоких отметины на его левом плече выглядели совсем свежими. Но опухшие и почерневшие края ран красноречиво говорили: не жилец. И это было бы совершеннейшей правдой, если бы над умирающим не лилась тихая, чарующая мелодия песни, которая могла затронуть даже самые закостеневшие души. Древней, как сама жизнь, до отказа напоенной эльфийской магией, а потому способной противостоять даже почти законченной песни смерти.
Белка, сидя на земле и положив голову эльфа себе на колени, бережно придержала руками его заострившийся подбородок. Низко наклонившись, тихо пела для него, заставляя замерших эльфов цепенеть от осознания смысла происходящего и лихорадочно искать ответы на нескончаемую череду вопросов. Она не смотрела по сторонам – прикрыв глаза, Гончая старательно вспоминала переданные ей много лет назад знания другого мага, чей разум хранил немало бесценных подсказок. А Ирташ исправно вбирал в себя излишки ее силы, чтобы не всполошить всю округу творящимся здесь таинством. Точно так же, как Карраш незаметно вбирал в себя отголоски магии Таррэна, сплошным потоком вливавшуюся в изможденное тело хранителя.
