1. В хорошо протопленной бане парились мужики.
– Поддай парку, Юрьич!
– Да хватит, дышать уже нечем! – поднимаясь со скамейки проворчал Юрьич.
– Ты чего сегодня? Как барышня кисейная, честное слово! Ну, сходи снежком оботрись, освежишься!
– Да ну его! – буркнул Юрьич, тем не менее продвигаясь к выходу. Грузный Юрьич был гипертоником. Но в кругах, как говорится, в которых он вращался, это было просто неприличным словом, и никаких лекарств он, разумеется, не принимал. А чувствовал себя не очень хорошо. Он уже давно заметил, что банька с коньяком ему не на пользу. Жена ругалась, но это её бабье дело и есть, о мужике переживать. А его – службу служить, да семью обеспечивать.
Итак, Юрьич обернулся полотенцем, кряхтя и потея от напряжения, и вышел на улицу. Студëно, однако. Порыв ветра засыпал его колючим снегом. Юрьич зажмурился. Никаким снежком обтираться вовсе не хотелось. Но если сразу вернуться в парилку, Васька засмеëт. И он неохотно зашагал за угол. Ноги замëрзли. В руках появилось неприятное покалывание.
– Не развались хоть по пути, – подбодил он себя.
Присел, захватил горсть снега, потëр им грудь. Воздуха не хватало. В глазах потемнело. Юрьич опрокинулся в снег…
2. В дверь парилки осторожно постучали. Василий повернул голову к выходу.
– Юрьич! Ты что ли?
В дверь постучали громче.
– Да заходи уже!
В дверь забарабанили уже совсем не на шутку.
– Да чтоб тебя, Юрьич! – Василий слез с полка, сердито прошлëпал по мокрому полу, распахнул дверь. И получил ведро кипятка в живот.
– Сука! – взревел Василий, отступая внутрь парилки.
Дверь захлопнулась, что-то забрякало в предбаннике. Страшная боль вспыхнула в теле. К ужасу Василия, кожа живота и ног полопалась, и начала скручиваться. Он заорал, заметался в поисках ковшика. Плюнул, схватил единственное оставшееся ведро холодной воды, вылил на себя. На одну сладкую секунду боль исчезла, но тут же верулась с новой силой. Василий кинулся к двери. Она не открылась. Снаружи её явно чем-то припëрли. Сквозь слëзы он взглянул в зарешеченное окно бани. Выхода не было. Жар и духота воздуха, выпитый алкоголь и болевой шок сделают своë дело. Ему конец. Нет! Где там Юрьич?! Долго собирается валяться в сугробе?!
– Юрьич! Слышь, где тебя носит?!
Юрьич лежал на снегу с той стороны стены, вдоль которой расположилась печь с котлом, и полок. Обваренные ноги и живот не позволили добраться до стенки. План постучать, чтобы поторопить товарища, провалился. Где же чëртов ковшик?!
3. Воя от боли, злости и отчаянья, Василий метался по парилке. Ковшик словно испарился. Он схватил таз, и швырнул его в стену.
– Юрьич!!!
Таз отскочил, и упал на пол. Наклониться за ним было невозможно. В стену полетел второй таз. В нëм оказалась тëплая мыльная вода. Само собой, вылилась она на окровавленное тело Василия, вызвав обжигающий эффект. Бросок вышел слабым. Больше грохота внутри бани, чем снаружи. Василий поскользнулся, рухнул на пол, и потерял сознание. Его лицо отразилось в блестящем корпусе ковшика, закатившегося под скамейку.
Юрьич лежал неподвижно на снегу. Он ничего уже не слышал…
4. На следующее утро в соседнем доме за столом, покрытым клеëнкой, сидели две старушки, а напротив – два сотрудника полиции. Один местный, молодой высокий парень, а второй постарше и пониже ростом, из района.
– Неужели совсем ничего не слышали? – спросил молодой.
– Совсем. А что случилось-то?
– Валечка, что он говорит? Я не слышу, – извиняющимся тоном обратилась одна старушка к другой.
– Сосед наш помер, – громко ответила та.
– Что? Ты мне в это ухо говори.
– Сосед, говорю, помер. Сосед! Вчера.
– Что ты говоришь? Отчего это он? Этакий крепкий мужчина! Лет пятьдесят всего поди ему, как думаешь?
– Да поди никак не больше.
– Сердце?
– Не знаю, Михална, сейчас спрошу, – наклонясь к уху подруги, громко ответила Валентина, – Сердце? – уже потише передала вопрос полицейскому.
– Следствие разберëтся! – излишне строго ответил он.
– А, хорошо, хорошо.
– У вас, кажется, был конфликт с соседом?
– Ничего у нас с соседом не было, – уверенно заявила Валентина, – Аннушка, у тебя было чего с соседом? – громко обратилась она к подруге.
– Это чего, например? Ты в своëм уме-то, Ивановна? Я уж старуха, а ты меня про мужчину спрашиваешь.
5. – Дура ты старая! Глухая, седая, а всё одно на уме! Ссорилась ты с соседом, тебя спрашивают?
– Ну тебя, Валентина! Ты толком спрашивай-то! Непонятно же, о чëм говоришь.
Анна Михайловна неловко заëрзала на стуле, и надела очки.
– Да не обижайся ты, – Валентина театрально погладила её по плечу. Та обиженно отдëрнулась, и уставилась в окно.
– А заявление кто писал в июле прошлого года, что сосед застрелил вашу собаку, а? – надавил молодой полицейский.
– Так машина же Фунтика задавила, – Валентина Ивановна развела руками.
– Да? А вы вот тут, – он взмахнул бумагой, – Смотрите, – он ткнул пальцем в нужную строчку, – Утверждаете, что Василий Петрович, будучи в алкогольном опьянении, выстрелил из табельного оружия в голову собаке. Было такое?
