Историю о поселковой королеве мало кто помнит. Даже свидетели тех событий порой спрашивают меня: «А разве так всё было?». И мне становится грустно. Я чувствую себя обманутым, брошенным, забытым в том времени, когда и земля, и деревья, и небо, и облака были другими.
Говорят, что одержимость прошлым – это болезнь, и её надо лечить. А для этого лучше всего обратиться к психиатру. Он уж точно поможет: объяснит, вправит мозги, выпишет волшебную пилюлю. Но в моем медвежьем углу никаких психиатров нет, и все душевные и физические раны народ лечит старым проверенным способом: «ханюшкой», «стервяткой», «слезинкой», «божьей росой» или, проще говоря, самогонкой.
Какой-то мудрец сказал, что все пройдет. Может быть, когда-нибудь пройдет и моя болезнь. Но я не хочу выздоравливать, не хочу ничего забывать и меняться. Пусть этот мир катится, куда ему надо! Я остаюсь. Мне милее мои бестелесные призраки – они не предадут и не обманут.
Я закрываю глаза и будто вновь вижу свой четвертый «А» класс и слышу звучный голос Галины Васильевны. А на календаре тысяча девятьсот девяносто четвертый год.
Они бежали из бывшей союзной республики, где русских объявили лишними в новом национальном проекте.
– Представляешь, еще бы чуть-чуть и п!.. Нас бы просто порезали к е…м!..
Вера Матвеевна пересыпала речь отборнейшим матом. Ее не смущало присутствие десятилетней дочери, завязывавшей бантик на голове взъерошенной кошки, которая жалобно мяукала, шипела, выгибала спину, протестуя против бесцеремонного обращения, и норовила улизнуть. Но девочка цепко держала ее тоненькими пальчиками, не боясь острых когтей.
Вера Матвеевна, красивая, полногрудая, с длинными рельефными ногами, нервно металась взад-вперед по выцветшему половичку, роняя пепел с сигареты.
– Да чтоб они, падлы! Пришлось бросить работу, квартиру, мебель, телевизор… Нет, ну ты представляешь?..
Матвей Николаевич – сгорбленный старик, с красным обветренным лицом, сидел на табурете и понуро кивал.
– Вот оно что деется на свете… Вот оно как…
Дед Матвей жил в низеньком деревянном домике, с резным подзором. Его подслеповатые окошки выходили на улицу, весной утопающую в вишневом цвете, а осенью – в жирном раскисшем черноземе. Рано овдовев, старик больше не женился. Держал хозяйство – уток, кур, собаку, кошку. Когда с годами силы поубавились, птицу разводить перестал. Собака сдохла. Осталась кошка – старая ласковая Дуська, согревавшая ему больные ноги. Раз в месяц, получив пенсию, старик напивался, колотил в окна соседей и на чем свет стоит крыл продажную московскую власть.
Было у него трое детей. Младшенький, Санечка, умер во младенчестве; старший, Иван, сидел в тюрьме – так давно, что старик едва бы теперь узнал сына; и ещё дочь – "егоза и стрекоза", "шило в жопе" – неугомонная Верка. К тридцати пяти годам она трижды побывала замужем, родила непонятно от кого ребенка, угодила в сто одну переделку, но не утратила неиссякаемый оптимизм и бодрость духа. На чужбине она жила с каким-то инженером. Сумела при разводе оттяпать у него квартиру. Когда бежала на родину, прихватив два баула с вещами, в пути познакомилась с состоятельным нацменом и уже имела четкий план на будущее жизнеустройство.
"Вот непутевая! Вечно куда-нибудь вляпается!" – сокрушался старик, но дочь любил безоглядно, считал невезучей и жалел. Вера Матвеевна при кажущейся норовистости и грубости отца никогда не обижала, из каждого очередного романтического вояжа – с новым мужем или любовником – привозила гостинцы, особенно уважаемую стариком водочку.
Домой она возвращалась шумно и весело с целым ворохом новостей, слухов и сплетен. С утра до вечера трещала как сорока, разбрасывала вещи, гремела посудой, роняла тарелки, ложки, кружки, ругалась, смеялась, смолила одну сигарету за другой. В общем, дым коромыслом. Продолжалось это недолго. Через пару недель Вера Матвеевна исчезала. Исчезла она и на этот раз – «укатила на юга», оставив десятилетнюю дочь.
– На заработки подалась, – объяснял дед Матвей соседям. Но люди не верили, зло судачили, что зарабатывала она исключительно «передком», а укатила с очередным хахалем не то в Сочи, не то в Анталию.
– Ну что мне с тобой делать? – вздохнул дед Матвей, глядя мутными глазами на внучку и скребя пятерней в затылке. – Верка, лярва, вот отчубучила, зараза.
Девочка хмыкнула и деловито, чуть скривив рот, сказала:
– Не бзди, старик. Со мной не пропадешь.
* * *
Сашка появилась в классе в середине сентября. Маленькая, щуплая, с большими глазами цвета зеленой оливки, с кривой челкой, налезающей на тонкие брови. Одноклассникам она не понравилась – уж очень блёклая, незаметная и тихая, как мышь. Она ни с кем не разговаривала, не дружила, сидела нахохлившись на последнем ряду и смотрела в окно, за которым качалась на ветру облетевшая старая липа, горбатая, как вопросительный знак.
В то время в классе верховодила Лиза Лебедева, круглая отличница и первая красавица. Чернобровая, курносая, с порхающими ямочками на миндальных щечках, с длинными локонами. Ее отец, бывший служащий заготконторы, в начале девяностых преуспел в бизнесе, разбогател, перебрался в город и завел новую семью. Но дочь не бросил: одаривал подарками, возил на море, на курорты, за границу. Девочка часто щеголяла по поселку в модных платьицах и костюмчиках, с видом знатока рассуждая о тенденциях в современной моде.
