Дашка, умаявшись, откинула волосы со лба, загребла их под косынку, присела на пластмассовую коробку, притулившуюся в каменном углу, и закурила. Желтели пальцы от табака, никотиновые лёгкие дышали рвано, неглубоко. Но дымила по привычке.
Не то чтобы зависела от сигарет Дашка. Порой работала весь день – могла и не курить до вечера, занятая, только с утра в одну-две затяжки всосёт свой «Bond» и скачет. Посуду моет, на которой клиенты всякую лабуду мясную и овощную за день посожрут. Оттирает металлические столы, на которых громадная повариха Аня полдня раскатывала лихо и с матами тесто на картофельные пирожки и сочащиеся жиром манты. Разбирает мясорубку, каждое сочленение, каждый хитрый винтик промывает от мелкой мясной херни, собирает снова и задвигает на полку. По вечеру драит везде полы. Один раз посадили чистить чеснок, но Дашка готовить толком не умела никогда толком и столько времени на эту простую ерунду убила, что наорали, полаялись между собой и на неё и решили, что на посуде с Дашки больше будет пользы. Нет-нет картошку обскребала от кожуры, но это уже привычней и быстрее.
Дашке было сорок восемь. Худая, с тусклым лицом и запавшими, несчастными щеками, она выглядела мрачной и недоброй, глядела исподлобья, но недоброй вовсе не была. Уставала кухрабочей бегать, вот и тускнела понемногу. Но нигде больше Дашку не брали. Мозгом она не блистала никогда. Кто-то сейчас в интернете работает, кто-то в офисах сидит. Можно диспетчером в такси, но не возьмут же. Речь должна быть хорошая, складная, дикция отчётливая. Да и лазь в компе, мышкой шлёпай, разберись ещё в вашей современной электронике. Не то всё.
Образование нынче неважно, Дашка это не раз слышала. Но мозгом шевелить надо, не просто шевелить – ёрзать и метаться нужно мыслью, как ненормальному, чтобы поспевать за нынешним ритмом. Метаться мыслью, шлёпать мышкой и складно разговаривать Дашка не умела. Вот и плелась, устаревшая уже лет двадцать как, по своей жизни, как драная кошка по улице – без огонька и радости, питаясь случайной падалью.
Сигарета пожгла пальцы, потому что Дашка загрустила и задумалась. Пакость какая, твою ж. Матюкнувшись, Дашка бросила бычок в дышащий смрадом рот скособоченной урны. Урна не жевала: зубов не было. У Дашки тоже пара зубов уже погнила да вывалилась. Раньше мода была на золотые коронки. Все ходили с блескучими воровскими фиксами, гордились, выставляли их напоказ. А посейчас кто ходит с ними – стыдится, копит деньги на современные чудеса стоматологии, рот в лапе прячет. Ещё бы, уродство ведь неимоверное. У Дашки, правда, денег не было ни на золотые зубы, ни на фарфоровые, красивые. Ну и хрен с ними, акула, что ли, с лишними клыками ходить.
Дашка пошла переодеваться: заканчивалась смена. Анжела – администраторша лет тридцати, утянутая в талии красной лентой пояса, как букет, – вызывала такси по стационарной трубке. Работали до двух ночи, поэтому за машинку платила фирма.
Дашка плюхнулась ждать на пластмассовый, надломленный в подлокотнике стул. Даже болтать не хотелось, хотя Анжела была весёлой и доброй. Дашкин взгляд исподлобья её не отпугивал и не обманывал. Когда клиентов не было и летний день тёк густо и жарко, лениво, сидели Дашка да она, смеялись без умолку, бездельничали. Не дружили, но приятельствовали. Посуда в такие дни горой не стояла, потому что с неё никто не ел. Дашка, быстро управившись с заплёванной тестом и жиром громадной плитой, брала в счёт зарплаты пирожок с ягодой и «Greenfield» в белой горячей кружке и сидела за столиком, перемывая кости дебилам-клиентам и припоминая всякую смехотню из жизни. Хорошо было тогда. Но всё равно внутри тошно, тошно…
Подъехала «Приора», замызганная от колёс до бампера и посему неопределённого цвета. Дашка загрузилась на переднее сиденье, и голову обмотало электронщиной: понеслись стандартные дорожные песенки из автомобильного радио. Много про секс и наркоту, бессвязное словесное месиво, пересыпанное бодрым дискотечным ритмом. Про секс и наркоту Дашка не любила, потому что ни в том, ни в другом не разбиралась, но не осуждала. Просто ей музыка не нравилась вообще. Когда Дашка хотела отдохнуть, она либо смотрела по телевизору кино про Америку, либо упиралась глазами в исторические романы про любовь и интриги и сидела так часа по два. Романы зудели в голове, и Дашка мечтала о красивом имени, родовом поместье и больших деньгах.
О любви уже не мечталось – темноглазые страстные любовники из книжек рядом не уживались даже в воображении. Что с ними делать-то, с любовниками, нянькаться или яишенку по утрам жарить? Уже зачем. Кататься с ними на лошадях и в томных позах ждать их наизготовку на шёлковых простынях, усыпанных лепестками? Какие лепестки, в СССР лепестков не было, равно как и пестиков с тычинками.
Вроде и замуж Дашка сходила лет в тридцать, далеко, что ли, ходить. Но муж как-то очень быстро, года через два, ушёл к другой, детей не произошло, и больше мужские носки в её шкафу ни разу не ночевали, хотя мимолётные любови были потом – но без сожительства, а так, по-подростковому.
Ехали-ехали и приехали. Дашка вылезла, как подснежник, навстречу миру и воздуху, побрела к подъезду. Магнитный замок не пиликнул, но дверь открылась свободно: твари-соседи опять подрезали домофон, скоро все бомжи города сюда жить соберутся. Подъезд блистал, как зебра: то есть лампочка на этаже, – белая полоса – то выкрутили – и тьма тьмущая. Дашка докарабкалась до пятого, дыша, как насморочная, ртом. Открыла дверь ключом.
