Дорогою жизни сложно пройти,
Верстами её не измерить.
Лишь вехами жизненного пути
Можно её отметить.
Есть вехи казённой величины,
Они знаменуют историю,
Те, что помельче – не так видны
Их ставит каждый по-своему
По накатанной колее подходил к своему завершению 1952 високосный год. Вот уже почти тридцать лет, несмотря на крутые подъёмы и затяжные спуски, дорога жизни Великой страны в своём, казалось, нескончаемом беге, словно подчинялась особым установленным правилам. Они, наподобие свода законов на базальтовой стеле древневавилонского царя Хаммурапи, предопределяли её дальнейший путь. Главная магистраль притягивала к себе великое множество второстепенных дорог, которые, примкнув к ней, растворялись, признавая её направление непререкаемой сущностью. Уже совсем скоро, казалось бы, незыблемость предписанного направления подвергнется серьёзным испытаниям и потрясениям, но об этом ещё никто даже не задумывался. Столь же великий, сколь и ужасный верховный правитель страны пока ещё зорко следил за малейшими отклонениями от генерального курса. При малейших подозрениях на возможность любого инакомыслия, они в корне жестоко пресекались суровыми карами. Его тень, даже спустя многие годы после смерти всесильного диктатора, будет незримо довлеть над умами и поступками приемников его верховной власти. Да что там преемников власти, над умами и поступками многих десятков миллионов рядовых граждан страны, которые на протяжении всего его правления в большинстве своём всегда были послушными винтиками созданной им репрессивной государственной машины и, как те второстепенные дороги, послушно следовали в «фарватере» главной магистрали. Если же некоторые из них неожиданно вырывались и, виляя, стремительно убегали в стороны, то неизбежно добегали до своего последнего верстового столба и тихо умирали.
В стране разворачивалась третья по счёту волна репрессий и расправ. Тоталитарная система достигла своего апогея и только со смертью отца всех народов тяжело начнёт рушиться, погребая под обломками своих созидателей. А пока…
***
В ту ночь небо, казалось, разверзлось над землёй и обрушило на неё потоки воды и огня. Тайга угрожающе гудела, встречая косматой грудью разбушевавшуюся стихию.
Не выдержав изнурительной борьбы, с треском падал могучий кедр, увлекая за собой ещё неокрепших молодых собратьев, тогда на студёные воды падал тяжёлый стон. Он ещё некоторое время метался среди вспенившихся волн Телецкого озера, но затем терялся в общем гуле. Чёрное небо неожиданно раскалывалось, и от ослепительной вспышки всё вокруг на мгновение озарялось мёртвым светом. В этот миг, казалось, что всё замерло, затем прокатывался оглушительный гром, и свирепый ветер с новой силой хлестал ледяными жгутами тайгу, как будто задался целью сломить и пригнуть её к земле, в бессильной ярости ломал сучья и, выдохнувшись, на время затихал, чтобы, набравшись сил, неожиданно наброситься вновь. Всё живое, забившись в самые глухие места, с безумным страхом и трепетом ожидало конца безудержного разгула стихии и наступления рассвета.
Ближе к утру буря улеглась. В это время в поселковой больнице, расположившейся в живописном месте на берегу Телецкого озера, в наступившей тишине раздался пронзительный крик, известивший Мир о рождении нового, ещё пока совсем маленького человека, перед которым только что открылась неизведанная, полная предстоящих событий дорога жизни. Пусть в не й тебе сопутствует удача, в добрый путь, малыш!
– Катенька, поздравляю с сыночком! Как назовём? – показав молодой матери крохотное тельце, сучащего ножками младенца, с участием обратилась к ней пожилая женщина-акушерка.
– Пусть будет Дима, – с нежностью, тихим, уставшим голосом ответила молодая мать.
