Такая разная жизнь
(О моих земляках)
Свершилось! Революция, Гражданская война. Белые, красные, белочехи, колчаковцы – перевидали всяких за эти годы, какого только лиха не пришлось хлебнуть. Но стала утверждаться новая власть под руководством большевиков, начала потихоньку налаживаться жизнь и в Зауралье. В селе Макарьевском Шадринского уезда жил многодетный крестьянин – Павел Иванович Шухов. Сам, да жена Лизавета, да деток пятеро по лавкам, ждут шестого. Трудолюбивый, прижимистый, себе на уме, имел хороший дом, приличное подворье, репутацию крепкого хозяина. Но трудно ему жилось и при царе, и при советской власти, хотя новую власть Павел поддержал сразу и безоговорочно, обещали дать землю крестьянам, как тут не поверить. Возглавил по решению схода местный комитет бедноты, но крепких крестьян, объявленных позднее кулаками-мироедами, притеснять не позволял, по мере сил отводил от них беды и напасти. Сложнее было со священником Никандром, ровесником и другом детства, – строго взялись за церковь и священнослужителей Советы, спасал, и не раз, его от ареста, за что и сам неоднократно имел дело с ГПУ, да повезло с районным руководством этого грозного ведомства, не посадили. Продразверстка, политика военного коммунизма, послабление в виде нэпа – успевай поворачиваться. Тут сельчане избрали Павла Ивановича председателем сельского совета, потом писал в анкетах, что устанавливал и укреплял советскую власть в Зауралье. Когда объявили коллективизацию, стал первым председателем колхоза в Шадринском уезде. Дети подрастали, вот уже старшему сыну Яшке двадцать два годочка. Женился, привел в дом красавицу, которая ждала первенца, оставил ее на попечение родителей да подался на заработки в далекие края.
Ясным, солнечным летним днем по проселочной дороге шел симпатичный мужчина лет двадцати четырех. Шел налегке, в чистой, но неновой белой рубашке, черных фланелевых брюках, только обувь была фирменной, очень дорогой и ухоженной. Молодой человек стремительно протягивал руки вверх, жадно вглядывался в голубое, безоблачное небо, с душевным трепетом осматривал березовую рощу и заросли малины, лощины и овраги, пригорки и тропинки, останавливался, замирал; затем вдруг начинал весело пританцовывать, пускался бежать – всем своим видом выражая радость от встречи с родными местами, где прошло его детство. Вот за тем перелеском будут их сенокосные угодья, а там и родное село, родительский дом, в котором его ждут и родители, и братья, и сестры, и, конечно, жена Соня с маленьким сыном. Почти три года не был Яков, так звали молодого мужчину, в родных краях. Чувства переполняли его, и тяготы пребывания в тюрьме уходили на второй план, а организм впитывал в себя простор и безбрежность. Воля! Воля-волюшка! Такая желанная, такая долгожданная, открывала перед ним новые горизонты. Хотелось взлететь над землей и парить над ней, не зря же удостоился приставки к своему имени и в определенных кругах его только так и звали – Яшка Ястреб. Дорога сделала поворот, и впереди открылись большие поляны со свежескошенной травой. Время сенокоса – страдная пора. Думая об этом и вдыхая дурманящий запах разнотравья, он поспешил к времянке, в которой отдыхали, обедали или пережидали летний дождь во время косьбы старшие Шуховы. У входа валялись портки отца, и сам глава семьи, сверкая голым задом, справно делал мужскую работу, приговаривая: «Хорошо! Еще, еще! Ой, хорошо! Ой, Соня!» Женщина то ли почувствовала, то ли увидела постороннего человека – громко вскрикнула, постаралась оттолкнуть нависавшего над ней партнера, а узнав мужа, безвольно опустила руки и зарыдала. Яшку Ястреба накрыло черным покрывалом. Он не помнил, как выбросил отца из времянки и бил его смертным боем. Павел не сопротивлялся, а только повторял и повторял: «Сын. Прости меня. Прости…» Придя в себя, Яков отпустил избитого отца, не глядя на Соню, велел ей идти в село и немедленно собираться в дорогу – оставаться в родительском доме после случившегося было выше сил человеческих. Привел себя в порядок, выкурил несколько папирос, пребывая в мрачной задумчивости, и, тяжело ступая, медленно пошел в Макарьевку. Зашел домой, поздоровался со всеми, обнял мать, взял на руки сына и навсегда покинул малую родину.
Всю дорогу до небольшого города Далматово шли молча, один малыш лишь безмятежно спал в крепких отцовских руках. А Яков вспоминал свою жизнь, которая калейдоскопом проходила в его сознании. Босоногое детство, реальное училище в Шадринске, Кунгур и Пермь, в которых навестил родственников в поисках работы, а затем прибился к бригаде лесорубов, мужиков крепких, работящих, татар по национальности, да в ком на Урале нет примеси татарской крови, чай триста лет были под монголо-татарским владычеством. Паренек пришелся ко двору, в коллективе народ был малограмотным, а Яша со своим образованием был определен в учетчики. Завел амбарные книги, куда заносил объемы заготовленной древесины, сортность, которую определял вместе с приемщиками лесопромышленников, расчеты с покупателями. И что сорванец удумал – государственную мерную сажень (2,16 м) держал для покупателей, а сажень для замера артельных выработок изготовил на 15 сантиметров больше стандартного, и каждый шестой куб древесины был его собственностью, да плюс прибыль на сортности, в общем, обувал взрослых дяденек не по-детски. Работа была прервана Февральской революцией, Яша получил свою долю и отправился в Шадринск, да забыл по молодости и на радостях выбросить самодельную сажень. Афера вскрылась, но не нашли обиженные мужики проныру, а то бы несдобровать, ведь в итоге он один наварил деньжат столько же, как заработала вся бригада, вместе взятая. Сбережения позволили снять комнату, и хлопец стал присматриваться к уездному городу. А посмотреть было на что.
