Вечернее летнее небо 1940 года имело тонкий, красивый, сиреневый оттенок. Над горизонтом в Белорусской ССР блуждал романтичный, чудесный, замысловатый, розовый закат. Он манил за собой и навевал любовью. Он, словно брал в объятия милый и родной край. Марьина горка, что в Минской области пребывала в цветущих лугах и пышных деревьях. На окраине, где начинался большой, населённый пункт, возвышалась каменная скульптура Марья – символ. На ней чудный сарафан. Сама Марья краса, длинная коса. Лик как у ангела воплоти. Глаза ясные. Брови домиком. Губы бантиком. На голове ободок из свежих, полевых цветов. Точно только вышла на дорогу с поля, где вся уработалась на плодородной ниве. А может, и просто гуляла около реки, где купалась обнажённой на диво зевак. И тело её стройное, гладкое. Грудь прямая, сочная. Но здесь она просто стояла во славу большого посёлка. И держала высоко герб в виде радуги, на котором значилось «Марьина горка».
Алел сказочный закат. Веял лёгкий, чуткий ветер. Река Титовка чудно виляла в своём замысловатом и несколько пресловутом русле. По краям возвышались деревья. И их тонкие ветки порой свисали прямо во влагу. На её поверхности рисовалось безмятежное небо. Наблюдалась тишь да гладь. Лишь кое – где в тихих запрудах и омутах гулко плескались утки и лебеди. Они порой дико кричали и шипели, как будто что – то горячо оспаривая. А может, даже что – то лихо и мило праздновали всей гурьбой. И всё не могли успокоиться. Высоко кружили белокрылые чайки.
Кругом ширились бескрайние поля да пригорки. Вдали еловый лес замыкал круг. Марьина горка пела и гуляла. На чудных улочках да переулочках кривились замысловатые тени. По Набережной улице прохаживались влюблённые парочки, простые зеваки, гуляки и местные заводилы. Где – то гулко играл аккордеон. Местный ухарь Паша Кузьмич Пятаков лишка принял за ворот. И крепко взялся за музыкальный инструмент. И полились звонкие мелодии и матерные частушки. Ему уже за пятьдесят лет. Он ростом метр с кепкой. Голова круглая. Глаза, как у кота цвета светло – зелёных горошин. И блестят в темноте. На нём белая майка и холщовые штаны. На ногах новые, кирзовые сапоги. Прямо рубаха парень. Или первый парень на селе. Паша, бойко растягивая своё орудие, вышел со двора. И жену Агреппину отпихнул. Та не давала ему прохода. Имела большой вес. Грудь пятого размера. Лицо чудное, как у медведки. Он всё же вышел на улицу. И смело зашагал, как на демонстрации. Аккордеон не подводил. Тот гремел звонко и мелодично. Паша показал свой голос. И во всей красе торжествовал русский народный фольклор. Он запел.
– Выхожу и начинаю. Озорные песни петь. Затыкайте девки уши. Чтобы с печки не слететь. Ух…, – пропел Паша.
– Хихииии… – кто – то засмеялся в томной глуши.
– Разрешите вас потешить. И частушки вам пропеть. Только дайте для начала. На х… валенок надеть… Ух, – пропел Паша, растягивая аккордеон.
– Хахааааа…, – громко засмеялись местные прохожие.
– Не ходите девки замуж. Замужем не весело. То трусы не постирала. То не так повесила… Ух, – запел Паша.
– Хихиииии, – засмеялась девушка Валя.
Веял лёгкий ветерок. Аккордеонист Паша, прогуливаясь по грунтовой дороге, слегка пошатнулся. Он вновь широко растянул свой музыкальный инструмент. И мило ухмыльнулся, глядя на местных зевак.
– Мы ребята заводские. Очень симпатичные. Показатели у нас. По труду отличные…, – лихо запел Паша.
– Хахааааа…, – громко засмеялся дед Степан.
– Ох, любил я раньше как. Целоваться и подальше. Я к милашке бегал так. Что протёр до дыр подошвы… Ух… Я по берегу иду. Берег осыпается. Я беззубого люблю. Беззубый не кусается… Ух… Ой, солома ты, солома. Ты солома белая. Не рассказывай сельчанам. Что я в девках делала. Ух… Ух… Ух… Полюбила я его. А он, девушки, радист. У него насчёт любви. Провода оборвались… Ух…, – дико запел Паша, растягивая аккордеон.
– Хихиииии, – засмеялась местная жительница Тома.
– Хаахахааа…
Вдали красовался алый закат. Веял лёгкий ветерок. Паша, держа в руках аккордеон, заметно пошатнулся. Он резко попятился в левую сторону. И тут же навернулся. Он крепко завалился на деревянный забор. А тот покосился. И рухнула целая изгородь. Паша упал на траву. Аккордеон затих. Дед Игнат схватился за живот. Лицо морщинистое, медное покраснело. Глаза узкие, глубокие, цвета сухого табака прищурились.
– Хаахааааа… Вот даёт…
– Аха… Концерт по заявкам…
– Вот артист… Хаахааа…
– Самому весело стало… На ногах не устоял…
– Хаахаааа…
Веял чуткий ветер. Жена Агреппина живо побежала по дороге. Только пятки засверкали. И задышала неровно. Глаза округлила. Она мигом растолкала местных зевак, который столпились возле поваленного забора. И тут же показала свою волю.
– А ну – ка расступись… Что столпились, вот же окаянные?…, – сказала Агреппина.
– Хаахааааа…
– Он ещё не закончил выступление…
– Хиихиииии…
– Замолчите дурни… Лучше бы помогли…, – ответила Агреппина.
– А мы поможем? Ребят пособите…
– А что мы… Ладно… Микола… Давай… Бери его за руки. Агреппина, а ты аккордеон бери, – сказал дед Степан.
