Надо было встать и закрыть форточку и не слушать тоскливый звон трущихся друг о друга обледеневших веток. Какой-то умник повадился лить воду с верхних этажей. Прямо из окна. Пару дней это продолжалось. И костлявые ветки клена напротив ее окна на третьем этаже обросли льдом, превратившись в уродливые сосульки. При малейшем дуновении ветра они приходили в движение, издавая отвратительный звук, от которого на душе делалось тошно.
Вчера вечером сверху снова лилось. Она уже хотела подняться и устроить скандал. Остановила соседка Вика из квартиры напротив.
– Это Тамара Вишнякова с восьмого этажа вино выливает у своего мужа алкоголика. Демонстративно! – особой интонацией выделила соседка последнее слово.
– Почему демонстративно?
– Потому что сначала сливает все в ведро. А потом за окно. В назидание! – снова подчеркнула она, необычно повысив голос, и подняла вверх указательный палец. – Для наглядности!
Понять странность поведения жены алкоголика она не могла. Она никогда не была замужем. И не собиралась. Не хотела. Да и не звал никто. Может, потому что не хотела? И это было написано на ней большими буквами? Ее нежелание вести совместное хозяйство с кем бы то ни было угадывалось, и мужчины сторонились ее. То есть, конечно, не совсем сторонились, просто не спешили делать ей предложение. Потому что – что? Правильно. Потому что она этого не хотела.
Именно так думать было очень удобно. Это избавляло от ненужных переживаний и комплексов. Она и не переживала, и не комплексовала. Жила себе спокойно, размеренно. Наслаждалась тишиной в своей отдельной, просторной квартире, подаренной отцом. Утром отправлялась на работу. Вечером возвращалась. Ее никто не провожал. Никто не встречал. Никто не приставал с вопросами: почему она так долго, что случилось с ее машиной, почему она на такси, с чего это она вдруг среди недели посетила ночной клуб? А почему напилась?
Она ни перед кем не отчитывалась. Жила как хотела. И ей это очень, очень, очень нравилось!
– А разве тебе не хочется, Оленька, чтобы о тебе кто-то заботился? – пристала недавно подруга Люсенька – милейшее, нежнейшее создание.
– Нет, – мотнула она тогда головой.
– А чтобы о тебе переживал кто-то? Тоже не хочется?
Голубые глаза Люсеньки наполнились слезками, когда Оля снова отрицательно мотнула головой.
– Но как же так, Оля?! Это же неправильно.
– Не вижу в этом никакой необходимости.
– Но когда-нибудь тебе захочется, непременно захочется, чтобы о тебе кто-то волновался, кто-то думал о тебе.
Две слезинки скатились по белоснежным щечкам Люсеньки. Она была очень слезливой.
– Ты обо мне вспоминаешь? Вспоминаешь. Волнуешься? – Люсенька активно закивала. – Вот. И Кира тоже. Мне этого достаточно.
– Но это же все не то, поверь, Оленька. Мы с Кирочкой твои подруги. Мы волнуемся, думаем о тебе, но иначе. Не так, как мог бы думать о тебе и волноваться близкий тебе человек. Мужчина! Вот мой Алекс…
И начиналось! И Алекс ее такой заботливый. И нежный. И страстный. И щедрый.
Люсенька могла бесконечно долго перечислять достоинства своего возлюбленного. Она же не знала, что ее такой заботливый, нежный, страстный и щедрый Алекс на самом деле законченный, лживый засранец, живущий на деньги своего отца, изменяющий Люсеньке направо и налево и не брезговавший вдохнуть кокаина с крышки унитаза в общественном туалете.
Тьфу, гадость такая! Они с Кирой несколько раз пытались открыть своей любимой подруге Люсеньке глаза на правду, но тщетно. Люсенька предпочитала слепоту.
– Когда-нибудь, миленькая, от одиночества тебя загложет такая тоска, – вещала Люсенька зловещим шепотом, поглаживая ее по плечам, – что тебе захочется броситься в объятия к первому встречному.
Тоска глодала Олю третий день. Но не от одиночества. С этим все было в порядке, ей никто был не нужен. Виной всему была отвратительная симфония, льющаяся сквозь открытую форточку. Обледеневшие ветки терлись друг о друга с унылым стеклянным звоном, выворачивая душу наизнанку. Надо было просто встать и закрыть форточку. И все бы прекратилось. Но вместо этого она продолжала лежать на диване и слушать, как бьются друг о друга сосульки. И придумывать историю страшного семейного быта семьи Вишняковых, проживающих на восьмом этаже. Хотя, если разобраться, не так уж был и страшен их быт, раз вино – судя по запаху, совсем неплохого качества – лилось с восьмого этажа ведрами.
Надо было встать и закрыть форточку и оборвать звуки этого ужасного реквиема. Сходить в душ. Приготовить себе что-нибудь. Съесть хоть что-то, хотя и не хотелось. И потом позвонить подругам. Кажется, уже пора!
Они не созванивались с новогодней ночи. У всех своя жизнь, свои были планы на праздничные выходные. Никто не договаривался ни о чем таком заранее. Люсенька должна была лететь с Алексом куда-то к теплу утром первого января. Еще не вернулась. Иначе уже ворчала бы на ее кухне, лазая по пустым полкам холодильника. Кира собиралась на рождественских каникулах к родителям. А они у нее где-то очень далеко. Должна была набрать, как вернется. Не набрала. Значит, еще не вернулась.
