И, если так задуматься, имеет ли все это смысл? Определенно. Но какой? Ответ на этот вопрос, так же как диалог с самим собой, должен прозвучать лишь в мыслях. Если только это не растянутая на 2 академических часа лекция по философии в высшем учебном заведении, преподающем гуманитарные науки.
Знаете, в таком университете, в котором вход обрамляют массивные колонны, а гостей встречают тяжелые дубовые двери, не знающие, что такое доводчики. И мраморно-гранитный пол, видавший за всю свою полутора вековую историю столько сюжетов под юбками, сколько не снилось ни одному ловеласу. Сквозь слегка мрачный холл, поднимаясь по внушительной лестнице, являющейся доминантной всего этого убранства в стиле мидлэйдж, где путь освещают только недешевые энергосберегайки, уютно разместившиеся в антикварных подсвечниках, попадаешь в огромный просторный холл. Где, на контрасте с входной группой, врезаны четырехметровые витражи, сквозь пыльные стекла которых пробиваются тысячи люксов света. Этакий Хогвартс на минималках.
Находясь в этих стенах, чувствуешь свою причастность к научному процессу, протекающему здесь уже много лет. Словно сами знания витают в воздухе. Ты, будто, можешь увидеть своими глазами каждое поколение выпускников, заканчивающих курс обучения здесь, стать частью этой истории. Хотя, на самом деле, в каком-то смысле это и есть так. В левом крыле находится бесконечно длинная стена почета, где можно взглянуть в слегка нервозные и уставшие, но, в тоже время, по-юношески наивные глаза лучших из лучших. Тот факт, что тысячи, а может быть сотни тысяч студентов, пусть и с переменным успехом, но совершили этот подвиг, уже вселяет уверенность, что ты-то явно не хуже этих остолопов.
Ну, еще бы, ведь ты профессор этого университета. И ты не понаслышке знаешь, что такое историческая антропология. Именно тобой написан целый учебник «Антропология и этнология в разрезе современной науки» в соавторстве с заносчивым умником, британцем Томпсоном. А так же два самостоятельных методических руководства для магистров гуманитарно-социальных наук. И еще с дюжину различных статей, опубликованных в международных научных изданиях. В общем, десять лет жизни, безвозвратно отданные науке, не прошли даром. Будучи доктором этих самых пресловутых наук, ты вправе позволить себе чуть больше вольностей, чем все остальные преподаватели, не имеющие этого статуса: можно перекроить расписание лекций под себя, чтобы гордо заявляться к обеду, а уходить уже в полдник, вечно занятый ректор в любой момент готов принять тебя в своем кабинете, даже если приемные часы давно закончились, а в твоем шкафу всегда есть початая бутылка дареного коньяка, носящего имя доблестного капитана Ричардра Хеннеси. Конечно, все это немного условно, но не лишено смысла. Во всяком случае, для меня.
Так уж вышло, что после развода со своей первой, впрочем, и единственной женой, я из бодрого неунывающего самца превратился в разварившийся пельмешек, одиноко плавающий на мутном дне кастрюли. В свои двадцать семь лет мне невозможно было и представить, что любовь может быть не вечной. Как же. Не буду лукавить и утверждать, что это были мои первые отношения, отнюдь. Но не передать словами насколько именно с ней все было великолепно. Даже чертовы знаки зодиака, и те имели идеальную совместимость, да, смейтесь. Мне же, в тот момент катарсиса, хотелось плакать. Да что уж там, я много пил и рыдал как инфантильная девочка по неразделенной любви. Впрочем, достаточно. С невероятным трудом для себя, я смог переключиться с самобичевания на саморазвитие. Кто бы знал, что в этом мне поможет госпожа наука. Ни за что бы не поверил сам себе, скажи мне кто подобное, но извольте принять это, как принял я. Из рядового офисного клерка я переквалифицировался в уважаемую и, что даже удивительно, узнаваемую личность, в масштабах евразийского научного сообщества.
Пришлось вспомнить, что у меня есть какое-то образование, заодним повысить свою научную степень, вникнуть в проблемы символического измерения повседневности через изучение истории становления чужих народов. Мне, безусловно, еще далеко до Ладюри и Февра, но хотя бы в этой части материка мне нет равных.
Однако последние несколько лет меня изо дня в день не покидало ощущение, что я исследовал все, что можно было исследовать в таком узком направлении истории. Написав уйму научных работ, проведя глубокую разработку теоретических и практических аспектов вопроса, сам того не желая, я загнал себя в рамки своей осведомленности. И, как у любого научного деятеля, попавшего в подобную ситуацию, у меня было два пути: начать этот долгий и тернистый путь к абсолютному знанию в какой-то новой для себя профилированной области, либо попробовать найти свою идентификацию в чем-то другом. Будучи по своей природе минимизатором убытков, разумеется, выбор был сделан в пользу второго. Да и куда мне таким умным-то становиться, шея устанет голову носить.
Поэтому моя прелестная физиономия гордо украшает собой каждое вступительное слово в еженедельном лайф-журнале «Первый Аспект», или как его называют сами сотрудники – «ПрАспект». Одна из моих коллег в университете лично и довольно близко знакома с учредителями этого издания, поэтому на мои рассуждения о конечности любого знания в конкретный период развития индивидуума, да и социума в целом, мне было предложено выдвинуть свою кандидатуру на пост главного редактора пусть и не столь массового, но зато независимого журнала. Впрочем, на каждый хитрый болт всегда найдется свой разводной ключ. Вот и это издание всегда имело своего постоянного читателя, в то время как за порой весьма провокационные статьи нас время от времени имеют проверяющие из отдела «К». По сей день нам удается незримо балансировать на грани всего того, что у нас так любят называть клеветой. Не всякий любит острую правду-халапеньо. Свобода слова дорогого стоит. Тем более, как завещал Дени Трехо: кто, если не мы.
