Это был первый раз, когда Фассар увидел солнечный свет.
Он не знал, сколько часов прошло с его первого пробуждения, но это время казалось бесконечно долгим. Сначала он лежал распятый на каменном постаменте. Смутно Фассару казалось, что он никогда не был привередлив к удобствам, и всё же острые грани каменных плит, не переставая впивавшиеся в его тело, доставляли всё больше боли. Он подумывал о том, чтобы начать умолять хозяина отвязать его, но мешала гордость.
Вообще-то, Фассар не знал, что такое «гордость». Так же как не знал точно, правильно ли называть этого человека хозяином и не знал, мог ли он к чему-то привыкнуть и что-то любить. Фассар ничего не помнил до той минуты, когда очнулся здесь, в полумраке, пронизанном редкими и тусклыми ореолами света от магических шаров, горевших по углам.
Откуда-то он чувствовал, что это место называется «лабораторией». О том, что высокий черноволосый эльф с немолодым скуластым лицом – «хозяин» - Фассар знал с его собственных слов.
- Наконец-то. Дело сделано, Фассар, - так он сказал, как только Фассар открыл глаза, и так Фассар узнал, что это его имя – Фассар.
Фассару оно казалось странным. Он знал, что оно должно означать. И в первый момент, когда хозяин это произнёс, Фассар так рванулся в путах, что должен был бы порвать их и свернуть шею мужчине, стоявшему над ним. Но путы, на удивление, не поддались. «Зачарованы», - понял Фассар, продолжая биться в них. А потом хозяин положил ладонь на его грудь и по телу извилистыми обжигающими потоками пронеслась боль.
Фассар кричал. Сначала он кричал от неожиданности, а потом уже просто не мог остановиться, потому что боль становилась всё сильней.
С момента пробуждения Хозяин повторял это много раз. Каждый раз, когда Фассар начинал вести себя не так, как он хотел.
Фассар не знал, хорошо ли он умеет терпеть боль. Только потом ему стало ясно, что большая часть боли вообще не имеет значения для него. Но эта боль, которую Хозяин посылал по его телу, не походила ни на что из того, что он испытывал до или после того. Вначале ему показалось, что она течёт по кровеносной системе жидким пламенем, и только потом, когда Хозяин остановился, Фассар понял, что кровь тут не при чём. Боль растекалась по сияющим линиям, которые испещрили его кожу. И даже когда Хозяин оставлял его, боль никуда не девалась. Она становилась слабее, если Хозяина долго не было рядом, и он не пускал в ход своё колдовство, но никогда не исчезала совсем. А сразу после наказания оставалась яркой, как тот свет, которым пылали эти знаки. Фассар чувствовал себя так, как будто пламя в них погасло, но кожа кругом оставалось опалённой им и продолжала гореть.
Фассар не знал, сколько прошло часов или дней, когда хозяин закончил свои эксперименты и двое крупных высоких слуг пришли, чтобы его отвязать. Фассар был слишком вымотан, чтобы пытаться бежать. Он ничего кругом не понимал. Он даже не знал, будет ли снаружи, за стенами лаборатории, лучше, чем внутри.
Мужчины повели его по коридору, в котором время от времени встречались изысканные стрельчатые окна. Сквозь них Фассар мог видеть ухоженный густой парк, цветники, фонтаны и подстриженный кустарник… Парк казался смутно знакомым, но Фассар ничего больше не мог об этом сказать.
Коридор закончился у высоких двустворчатых дверей. Один мужчина распахнул их, другой втолкнул его внутрь, так что Фассар едва не полетел на пол кувырком. Не полетел. Ловко сбалансировал и замер, полусогнувшись, инстинктивно заняв оборонительную стойку. Позже, когда он снова останется в одиночестве и будет вспоминать каждый момент этой встречи, Фассар поймёт, что это значило – раньше, до «пробуждения», он обучался борьбе.
Проснувшись, Фассар резко сел и со свистом втянул непривычно сухой воздух чужой планеты. На Атарисе тоже было жарко. Если бы Фассар имел привычку смеяться, он бы смеялся над подшучиваниями двух купивших его девчонок в отношении его пристрастий в одежде. Они думали, он откажется от толики интимности только ради комфорта? Они ничего о нём не знали.
Сколько себя помнил, Фассар носил тяжёлые чёрные доспехи. Хозяина никогда не интересовало, нагреваются ли они на солнце или леденеют от холода. Фассар никогда не считал их особо функциональными – скрывая отдельными части тела, они оставляли другие почти обнажёнными, наверное, для того, чтобы Хозяин всегда мог прикоснуться к нему, порадоваться тому, что с ним сотворил. И всё же Фассар привык к ним как ко второй коже – такой же болезненной, как и его настоящая, испещрённая светящимися знаками.
Фассар ненавидел эти знаки. Он знал, что они удерживают его рядом с господином крепче любого поводка. Пускай в них не было заложено ничего подобного тем заклятьям, которые вшили эльфийки в его новый ошейник, магистру никогда не требовалось это, чтобы находить его и снова подчинять себе. Фассар думал, что ему нравилось смотреть на его боль. Возможно поэтому он оставлял ему свободу воли и хотя бы ту часть памяти, которая у него была.
«Пока оставлял», - напомнил он себе. Потому что рано или поздно магистр должен был найти его снова. И очередной побег должен был вывести его из себя.
