Сохранять веселость в мрачном и чрезмерно ответственном деле не малый фокус; а что же тут нужнее веселости? Ни одна вещь не удается, если в ней не принимает участия задор. Излишек силы только и есть доказательство силы. – Переоценка всех ценностей, этот вопросительный знак, столь черный, столь чудовищный, что он бросает тень на того, кто его ставит, – такая роковая задача вынуждает каждое мгновение выбегать на солнце стряхивать с себя ставшую тяжелой, слишком тяжелой серьезность. Тут хорошо всякое средство, тут всякий «случай» – счастливый случай. Прежде всего война. Война была всегда великим благоразумием слишком ушедших в себя, ставших слишком глубокими умов; даже полученная рана заключает в себе целебную силу. Изречение, происхождение которого я утаю от ученого любопытства, было издавна моей любимой поговоркой:
increscunt animi, virescit volnere virtus[1].
Другое выздоравливание, при случае более желательное для меня, есть выслеживание идолов… В мире больше идолов, чем реальностей: это мой «злой взгляд» на этот мир, это также мое «злое ухо»… Тут задавать вопросы молотом и, быть может, услышать в ответ тот знаменитый глухой тон, который говорит о вспученных внутренностях, – какой это восторг для человека, имеющего за ушами еще уши, – для меня, старого психолога и крысолова, перед которым должно звучать то именно, что хотело бы пребывать в безмолвии…
Также и настоящее сочинение – заглавие выдает это – есть прежде всего отдых, солнечное пятно, прыжок в сторону, в праздность психолога. Быть может, также новая война? И будут выслежены новые идолы?.. Это маленькое сочинение есть великое объявление войны; что же касается выслеживания идолов, то на сей раз это не временные, а вечные идолы, к которым я здесь прикасаюсь молотом, как камертоном, – не существует вообще более старых, более уверенных, более надутых идолов… А также более пустых… Это не препятствует тому, что в них больше всего верят; да и говорят, особенно в важнейшем случае, отнюдь не идолы…
Фридрих Ницше
Турин, 30 сентября 1888,
в день, когда была окончена первая книга «Переоценки всех ценностей»
Праздность есть мать всей психологии. Как? разве психология – порок?
И самый мужественный из нас лишь редко обладает мужеством на то, что он, собственно, знает…
Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель[2]. Не хватает третьего случая: надо быть и тем и другим – философом.
«Всякая истина однозначна»[3]. – Не двузначно ли это ложь? —
Я хочу раз навсегда не знать многого. – Мудрость полагает границы также и познанию.
В своем диком естестве отдыхаешь лучше всего от своей неестественности, от своей духовности…
Как? разве человек только промах Бога? Или Бог только промах человека? —
Из военной школы жизни. – Что не убивает меня, то делает меня сильнее.
Помогай себе сам: тогда поможет тебе и каждый. Принцип любви к ближнему.
Не надо проявлять трусости по отношению к своим поступкам! не надо вслед за тем бежать от них! – Угрызения совести неприличны.
Может ли осел быть трагичным? – Что гибнешь под тяжестью, которой не можешь ни нести, ни сбросить?.. Случай философа.
Если имеешь свое почему! жизни, то миришься почти со всяким как? – Человек стремится не к счастью; только англичанин делает это.
Мужчина создал женщину – но из чего? Из ребра ее бога – ее «идеала»…
Что? ты ищешь? ты хотел бы удесятерить себя, увеличить во сто раз? ты ищешь приверженцев? – Ищи нулей! —
Посмертных людей – меня, например, – хуже понимают, чем современных, но лучше слушают. Говоря точнее: нас никогда не поймут – и отсюда наш авторитет…
Среди женщин. – «Истина? О, вы не знаете истины! Разве она не покушение на все наши pudeurs[4]?»
Вот художник, каких я люблю, скромный в своих потребностях: он хочет собственно только двух вещей, своего хлеба и своего искусства, – panem et Circen[5]…
Кто не умеет влагать в вещи своей воли, тот по крайней мере все же влагает в них смысл: т. е. он полагает, что в них уже есть воля (Принцип «веры»).
Как? вы выбрали добродетель и возвышенные чувства, а вместе с тем коситесь на барыши людей бесцеремонных? – Но, выбрав добродетель, отказываются этим от «барышей»… (на входную дверь антисемиту).
Совершенная женщина занимается литературой так же, как совершает маленький грех: для опыта, мимоходом, оглядываясь, замечает ли это кто-нибудь, и чтобы это кто-нибудь заметил…
Становиться исключительно в такие положения, когда нельзя иметь кажущихся добродетелей, когда, напротив, как канатный плясун на своем канате, либо падаешь, либо стоишь – либо благополучно отделываешься…
«У злых людей нет песен». – Отчего же у русских есть песни?[6]
«Немецкий ум»: уже восемнадцать лет contradictio in adjecto[7].
Ища начал, делаешься раком. Историк смотрит вспять; в конце концов он и верит тоже вспять.
Довольство предохраняет даже от простуды. Разве когда-нибудь простудилась женщина, умевшая хорошо одеться? – Предполагаю случай, что она была едва одета.
Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности.
