Pilar Quintana
La Perra
* * *
Напечатано с разрешения Casanovas & Lynch Literary Agency S. L.
Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения правообладателя.
© Елена Горбова, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. Popcorn Books, 2021
© 2017, Pilar Quintana
Обложка © Lily Jones, 2021
* * *
– Сегодня утром я вон там ее нашла – лежала кверху пузом, – сказала донья Элодия, указывая рукой на песчаный пляж, где собралась целая куча разного рода мусора, приносимого океаном с приливом и забираемого обратно при отливе: палки, пластиковые пакеты, бутылки.
– Отравилась?
– Думаю, да.
– И что вы с ней сделали? Похоронили?
Донья Элодия кивнула:
– Внуки.
– Наверху, на кладбище?
– Да нет, прямо тут, на берегу.
В деревне собаки нередко дохли от отравы. Поговаривали, что их травят специально, но Дамарис не могла поверить, что есть люди, способные на такие дела, и предпочитала думать, что собаки сами сжирают отравленную приманку для крыс, ну или уже отравленных крыс – легкую добычу в таком состоянии.
– Мои соболезнования, – сказала Дамарис.
В ответ донья Элодия молча кивнула. Собака эта была у нее с давних пор – черного окраса сука, что вечно лежала возле ее ресторанчика на пляже и ходила за своей хозяйкой повсюду: в церковь, в гости к невестке, в лавку, на причал… Донья Элодия, несомненно, была очень расстроена, но виду не показывала. Она опустила на пол щенка, которого только что покормила из шприца, куда молоко набиралось из чашки, и взяла в руки следующего. Щенят было десятеро – совсем еще малютки, даже глазки не открыли.
– Им всего-то шесть дней от роду, – сказала донья Элодия, – не выживут.
Сколько Дамарис себя помнила, донья Элодия всегда была старой, носила очки с толстыми линзами, за которыми глаза ее казались огромными, оплывшей – от пояса и ниже – и скупой на слова. Двигалась она неторопливо и сохраняла неизменное спокойствие, даже в дни наплыва клиентов, когда в заведении ее хватало и пьяных, и носящихся между столиками детей. Однако сегодня она выглядела подавленной.
– А почему не раздаете? – поинтересовалась Дамарис.
– Да одного уже забрали, но вообще-то таких маленьких брать никто не хочет.
Поскольку высокий сезон уже прошел, в ресторане не было ничего: ни столиков, ни музыки, ни туристов, – только огромное пустое пространство с доньей Элодией, устроившейся на скамейке, и десятью щенками в картонной коробке на полу. Дамарис внимательно их разглядывала, пока выбор ее не остановился на одном.
– Можно я возьму вот этого? – спросила она.
Донья Элодия опустила в коробку только что накормленного щенка, достала вместо него того, на которого указала Дамарис, – серенького, с висячими ушками – и заглянула ему под хвост.
– Это сука, – объявила она.
При отливе пляж становился широким – бескрайнее поле черного песка, больше похожего на слякотную грязь. Однако в часы прилива он скрывался под водой целиком, волны несли палки, ветки, семена и мертвые листья из сельвы, и все это ворочалось и перемешивалось с мусором, оставленным людьми. Дамарис возвращалась из гостей – она навещала свою тетю, жившую в другой деревне или даже небольшом городке, что располагался выше и гораздо дальше от моря: на твердой суше, дальше военного аэродрома. Тетино поселение было гораздо более современным, с отелями и самыми настоящими ресторанами. Остановилась же Дамарис у дома доньи Элодии из любопытства, заметив, что та возится со щенками, а так-то она направлялась к себе домой, в противоположный конец пляжа. Поскольку положить щенка ей было некуда, она устроила малышку у себя на груди. Та целиком помещалась в ее ладонях и пахла молоком, и Дамарис до ужаса захотелось покрепче прижать ее к себе и поплакать.
Деревня Дамарис представляла собой одну длинную песчаную улицу, зажатую между тесно стоящими домами. Домишки эти, все основательно потрепанные, возвышались над землей на деревянных сваях, стены их были сложены из досок, а крыши окислились и почернели. Дамарис слегка опасалась того, что ей скажет Рохелио, увидев малышку. Собак он не любил, и если их и держал, то ровно с одной целью: чтобы громко лаяли и дом охраняли. На тот момент псов у него было трое: Дэнджер, Моско и Оливо.
Дэнджер, самый старший, смахивал на лабрадора – из тех собак, которых использовали военные при досмотре судов и багажа туристов, вот только голова у него была большой и угловатой, как у питбулей, живших при отеле «Пасифико Реаль» в соседнем городке. Дэнджер был сыном собаки покойного Хосуэ, а вот он собак как раз любил. И держал их не только ради того, чтобы лаяли, мог и приласкать. А еще дрессировал, чтобы на охоту брать.
Рохелио рассказывал, что однажды, когда он зашел навестить ныне покойного Хосуэ, один щенок (а тогда ему и двух месяцев еще не было) отделился от своих братьев и сестер и набросился на него с оглушительным лаем. Рохелио решил, что именно такой пес ему и нужен. Щенка Хосуэ ему подарил, и Рохелио назвал его Дэнджер, что значит «опасность». Дэнджер вырос и превратился ровно в то, что от него и ожидалось: крайне подозрительного и злобного пса. Когда Рохелио говорил о нем, то с явным уважением и даже восхищением, однако единственным известным ему методом обращения с животным было устрашение: он кричал псу «Пшел!» и поднимал руку вверх, чтобы тот сразу вспомнил обо всех случаях, когда хозяин задавал ему трепку.
