– Это… Р-р-рама-н-н-н! У тебя есть щипцы?..
Маленькое грациозное создание привычно кривляется перед зеркалом у меня в прихожей, вполне довольное своим отражением, играя длиннющими прядями, блестящими после душа.
Я – идиот и вуайерист. Я млею, мле-е-ею, замираю (ну, как всегда)… Любуюсь статуэткой (для тех, кто понимает: 172–81–60–82), и вид у меня, конечно, такой счастливый и глупый. Выбеленные на смуглом теле детские грудки торчат из-под накинутой небрежно шерстяной кофтёнки (подарок Коли?), а трусики вот не успели мы еще надеть, а догадайтесь почему…
Какие там щипцы.
А вот какие! – вся ко мне раскручивается, руки тонкие-претонкие мне на шею, губки поджимаем – вот-вот ведь заплачем… – и неожиданность свою в который раз на меня выплёскиваем. (У неё улыбка, в десятом варианте: вроде плачет понарошку, а на самом-то деле смеётся – над собой, что маленькая такая.)
– Щипцы для волос, глупый Р-ра-ман, от Фисы не остались?.. Будем делать мне букли, – теперь вдруг серьезно так смотрит. (Играется опять, конечно.)
Какие там щипцы. Растворился я уже – у неё в глазах, в головокружительных юных запахах…
– Ну Р-ра-ман, Р-ра-ман, – трясёт ласково за шею, а к горлу опять уже подступает сладкая волна… и не только к горлу.
Даже после душа не угомонятся феромоны. Нет, ещё более активными становятся. Отовсюду, изо всех уголков её тела одолевают меня запашками. Вот и стою в свежайших бризах, обтираю её в ванной. Каждому движению полотенца поддаётся она охотно и весело. Прогиб! Булочки оттопырены так, что вокруг становится светлее. (И жалко, очень жалко художественную гимнастику.) Повор-рот! Грудки доверчивы и беззаботны, им команда – ввысь тянуться, напрягая за собою весь покладистый скелетик! Она держится за мое плечо, мяукает популярное этим летом «I just can’t get you out of my head» Кайли Миноуг и теребит густые шерстяные заросли на моей массивной, блестящей… совершенно лысой груди.
Заявляет непосредственно:
– Роман! А тебе, бритому, классно так. Грудь теперь, как у дельфина! В смысле, у Тарзана. Но волосатый ты был у меня осо-о-о-обенный: неравномерный такой – слева чёрный, а справа совсем седой. Как… н-ну, пр-р-редположим… как «Шериданс»![1]
В который раз наблюдаю: подвешен язык у Светика! Дай бог всякому. Формулировки, конечно, нехитры, но сравнения… сравненья любую броню пробьют и дикой лилией в груди распустятся.
Лето небывало жаркое. Пот льёт отовсюду, пот капает с носа, пот лезет с волос, после секса продышаться и пить, и пить… Обливаюсь холодной, выхожу не вытираясь.
…это же сколько раз за сегодня?
А Светик опять у зеркала. Надувает губки, «как у Брижит Бардо», а то уж совсем детские…
– Когда мне будет 25, сделаем мне силикон, ладно?..
О, это обязательно, малыш. (Ну комплекс у девчонки!) Эх, совсем не по-детски понимаешь ты свою детскую женственность, опаляющую дыхание и плавящую мозги. Зато как ненавязчиво и серьёзно спланирована ближайшая десятилетняя перспектива, и разрешение испрошено – у меня?.. Ах ну да, я же кто. Я ж её будущий муж!
– Р-р-раман-н-н! А у меня лицо для мужчин самое… ну самое… оптимальное, да?…
Не знаю даже. Как такой пассаж для начала?.. – Слащаво, скабрёзно, избито, – поспешит проницательный критик, с полслова взвесив авторский запас глубины. Кого теперь удивят все эти слюни, подмасленные избитыми оборотами! Нет, как пародия очень даже сойдёт. Но если всерьёз… – головой уныло закачает и вздохнёт привычно, зашелестев побыстрее страницами.
А зря.
Поскольку всё и всегда ведь начинается у нас… с чувства. Да! С ощущения себя в том самом, давно желанном и никак не достижимом маленьком и уютном одномоментном пространстве, лишь по недомыслию путаемом со счастием. Именно он, этот призрачный моментик, маячит вечно рядом, давая силы жить. Вокруг него-то мы всю жизнь и вертимся, и иногда даже в него попадаем… Но вот вдруг попав, покружим совсем недолго, не желая почему-то знать, как удержаться в этой дивной радужной сфере… Ну не дано нам! (И просьба не судить нас строго, так как стараемся мы искренне.)
Ещё один роман?.. О любви?! Извинение у нас одно – нами движет Чувство. Которое должно было случиться, не могло не случиться и явилось таким цельным, как ничто в нашей прежней жизни. И пусть слишком камерно, интимно даже вызревает действие: кто захочет – прорвётся сквозь него, за пределы банальной love story, и попытается попасть туда, где всё открывается с другой – неизвестной и прекрасной и, наверно, истинной стороны.
(…но дискотеки?! Что дальше там за названия, в каком веке это было?.. – Эх. Кто ж угонится за вами, угодники ошалевшей моды! Весь этот дикий социум – всего лишь фон нашей звенящей истории, без которого, правда, она бы не случилась, а случившись, имела бы, возможно, совсем иной исход.)
Итак!
Дымчатое марево банальной июньской Москвы, когда всё, что можно, опять вроде уже расцвело и дышит этак свежо и жарко (со смогом вперемешку), определенным образом воздействуя на все наши органы чувств и настоятельно сея в подсознание эфемерное ожидание чуда, привычно удручало меня. Депрессия, хроническая спутница моей никчёмной середины жизни, вступив в очередную летнюю фазу, тоже почувствовала силу, решила совсем меня прикончить и крепко вцепилась в загривок, подталкивая потихоньку к суицидальной пропасти. Уже давно не происходило ничего. Жизнь стремительно пролетала мимо. Я обречённо попустительствовал убийству дней и рутинно катился по наклонной, усугубляя безысходность ежевечерним возлиянием.
