Городские ворота растворились с протяжным воем, разнёсшимся на добрую сотню туазов1 вокруг. Потревоженные душераздирающими звуками, с окрестных деревьев черной тучей взлетели стаи ворон. В город, под аккомпанемент беспрестанного карканья, унылой вереницей потянулись повозки торговцев, имеющих намерения продать свой товар подороже, крестьяне, надеющиеся купить его подешевле, работники, ожидающие найти в этих каменных стенах заработок, который позволит им прокормить семью, попрошайки и бродяги, верящие в счастливый случай и мягкость людских сердец. В общем, всяк жаждущий пройти в Труа этим промозглым январским утром, тешил себя надеждой, что сегодня, как раз тот день, когда звёзды снисходительно позволят ему хоть немного, но всё же изменить свою жизнь к лучшему.
Заспанные городские стражники с усердием принялись осматривать каждую повозку, мешок или корзину – начальник стражи строго наказал, сколько к закату солнца необходимо собрать денег и пригрозил вышвырнуть с королевской службы каждого, кто не справится с этой задачей. Самое обидное было то, что припрятать хотя бы пару монет для себя не представлялось возможным: хитрый капитан организовал всё так, что за каждым «поборником закона» присматривало ещё трое таких же. Поэтому, получая плату за проход в город, каждый из стражников зорко следил за тем, чтобы ни в коем случае деньги не перекочевали соратнику в карман.
Размер платы определялся на глаз и зависел от многих факторов: как выглядел путник, во что он был одет, как он себя вёл, что говорил. К примеру, чванливому, разодетому дворянину нужно было пониже поклониться и будьте покойны – ливр2 в кармане. Зажиточный торговец (сам добротно одет, а лошади ухожены), если его хорошенько прижать, способен был раскошелиться на пару-тройку су. Остальное отребье, желающее пройти за городские ворота, платёжеспособным можно было назвать едва ли, потому как с толпы в двадцать-тридцать голодранцев можно было поиметь не больше двадцати денье. Но что поделаешь, и это были деньги. Тем более, что с этим сбродом, при желании, можно было даже слегка поразвлечься: ухватить деревенскую девку за срамное место (да она за этим сюда и пришла!), ну или, когда уж совсем станет скучно, поколотить и вышвырнуть из города какого-нибудь бедолагу, предварительно, на всякий случай, обшарив его карманы.
Желающих войти в Труа сегодня было немного, а это, если учесть драконовские аппетиты капитана, было плохо. Немного повздорив с каким-то жадным торговцем (проклятый скряга никак не хотел платить, но пара тумаков быстро его образумила), стражники с огорчением отметили, что поток гостей города почти иссяк, а до нужной суммы было ещё далеко. Надежды, что в течение дня подтянется ещё кто-нибудь (ваганты3, например), было мало, поэтому настроение ухудшалось с каждым мгновением.
– Пошли прочь, голодранцы! – заорал огромный толстый стражник по прозвищу Боров, обращаясь к толпе бродяг, всё ещё не терявших надежду задаром прошмыгнуть в город, – не то я…, – он угрожающе потряс в воздухе огромным кулаком.
Недовольно бормоча под нос проклятия, грозящие стражникам немедленно провалиться в чертоги Люцифера, толпа нехотя начала расходиться.
Метнувшаяся вдоль стены тень заставила Борова мгновенно среагировать: он, с невиданной для человека такой комплекции прытью, развернулся на одной ноге и выкинул вперёд свой кулак, больше похожий на кузнечный молот. Будь нарушитель не так быстр, скорей всего ему бы пришлось распрощаться с жизнью, а так кулак его только задел, заставив всего лишь упасть, о чём свидетельствовал грохот рухнувших пустых деревянных ящиков, сложенных у стены в незапамятные времена.
– Ну, сейчас ты пожалеешь, что уродился на этот свет, чёртов бродяга, – глаза Борова налились кровью, и он решительно выволок нарушителя на свет. Им оказался прыщавый парнишка лет пятнадцати, худой, как оглобля, одетый в рваные штаны и такую же видавшую виды рено4. Он брыкался и извивался, пытаясь вырваться, но какое там – шансов не было никаких. Боров замахнулся…
– Оставь его! – неожиданный громкий окрик подействовал на всех присутствующих как ведро холодной воды.
Боров оторопел от такой наглости, застыв с поднятой для удара рукой. Его удивление лишь усилилось, когда он, медленно обернувшись, увидел хозяина голоса, отсрочившего расправу над бродяжкой.
Это был достаточно высокий и крепкий, не идущий, впрочем, ни в какое сравнение с Боровом, молодой человек с желтыми, как солома, волосами. Одет он был добротно, но всё же слишком просто для дворянина (да будь он даже таковым, городская стража подчинялась только графу Шампани и никому более).
– Шёл бы ты… своей дорогой, – злобно прошипел Боров, сверкая налитыми кровью глазами из-под косматых бровей.
– Шевалье5, – в голосе незнакомца послышались стальные нотки, – тебе надлежит обращаться ко мне «шевалье» и в знак уважения – слегка поклониться.
– Где твой конь, шевалье? – прошипел Боров, продолжая удерживать мальчишку.
Шутка обывателям понравилась и дружный хохот, грянувший перед входом в город, был тому ярким свидетельством. Толпа, уже было собиравшаяся расходиться, с живейшим интересом расположилась полукругом возле городских ворот (по всей видимости назревает драка и упускать возможность поглазеть на это замечательное зрелище никто не собирался).
