Убедиться, что у мужа есть другая женщина, мне помогла ветрянка.
Первый волдырь на коже Энни я обнаруживаю, когда купаю ее в ванне утром в тот день, когда нас пригласили к себе на праздник Гудвины. Окно – синий квадрат зимнего неба. На белой плитке резким силуэтом лежит тень от веток платана с облетевшими листьями. Энни сидит, скрестив ноги в чуть теплой воде, и шевелит губами, украдкой напевая какую-то песенку, предназначенную единственно для пластмассовых зверушек, покачивающихся на воде рядом с ней. Энни никогда не залезет в ванну, если вода в ней выше температуры тела. Ей не нравится ни слишком соленое, ни слишком сладкое, ни слишком кислое, а истории больше всего она любит те, в которых ровным счетом ничего не происходит. К крайностям она относится с подозрением. Она моя младшая дочь, и ее хрупкое здоровье очень меня беспокоит, чего никогда не было с Колли. Для девочки девяти лет Энни слишком маленькая, и окружающим нередко кажется, что ей меньше. Что до Колли, то о ней я тоже тревожусь, только совсем по другому поводу.
Праздник у Гудвинов давно стал январской традицией. Они называют его «вечеринкой по искоренению хандры». Это жизнерадостное семейство, обосновавшееся по соседству слева от нас. Их двое умненьких ребят, Натан и Сэм, примерно возраста Колли; у них интересные друзья и замечательный вкус во всем, что касается искусства, еды и вина. Это единственное в году мероприятие, которого с нетерпением ждет вся наша семья. У Гудвинов мы веселимся как никогда.
Энни наклоняется вперед и шепчет что-то резиновой уточке у нее на коленях. От вида ее ранимого позвоночника и мокрых, темных, прилипших к затылку прядок волос у меня к горлу подкатывает ком. Не знаю, как у других, но в моем случае грань между любовью и тошнотой нередко становится неразличимой.
– Руки вверх, – говорю я.
А когда Энни послушно выполняет команду, вижу красную отметину у нее на плече. И тут же ее узнаю. Потом кладу ладонь сначала ей на лоб, потом на спинку. И там, и там горячо – слишком горячо.
Энни чешет сыпь, я сжимаю ее ручку в своей ладони и ласково говорю:
– Прекрати, свеколка. От этого будет только хуже.
– Никакая я не свеколка, – тихо и недовольно отвечает она.
– Ну тогда капусточка.
– Нет!
– В таком случае, может, брюквочка?
– Нет, мам!
Но больше не чешется. Послушный ребенок.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что и сама чешу руку из сочувствия, порой путая организмы своих детей со своим собственным.
Укладываю Энни в постель и шагаю в ванную, где у нас стоит шкафчик с полками, битком набитыми вещами активной семьи с двумя детьми. Отодвигаю старый сироп от кашля, одноразовые бритвы, маникюрные ножницы, препараты для диабета Ирвина, мои противозачаточные таблетки, ирригатор для полости рта, стоящий без дела, обезболивающие и сломанную пудреницу. Выдастся минутка, здесь надо будет навести порядок. Предмет своих поисков – полный пузырек каламина с побелевшим от налета горлышком, но все еще годный – нахожу у самой задней стенки. Я купила его несколько месяцев назад, когда у Колли обнаружилась экзема.
Температура у Энни тридцать восемь и шесть, а глаза блуждают еще больше обычного. Эх, и как я раньше ничего не заметила? На меня наваливается волна жгучей вины. Она чешет руку.
– Нет, солнышко, не надо, – говорю я, достаю из комода с зеркалом ее варежки, хватаю из ящика с инструментами Ирвина моток скотча и приматываю их к рукавам ее пижамы.
После чего даю ей тайленол и с ног до головы намазываю каламином.
– Роб! – зовет меня с лестницы Ирвин хриплым со сна голосом, кашляет, прочищая горло, и говорит: – Овсянка готова.
А через секунду добавляет:
– Кофе тоже.
Я присаживаюсь рядом с Энни, и мне на мгновение передается ее изнеможение. Присутствие дочери всегда оказывает на меня благотворное влияние и способствует удачным мыслям. Мы с Ирвином уже слишком давно катаемся на этой карусели.
Мысленно рисую в голове древо возможных решений и их последствий. Затем спускаюсь сообщить дурную новость.
Колли на кухне вещает лихорадочным, высоким голосом.
– Его поймали! – говорит она. – Благодаря записи с камеры наблюдения на заправке. Это там он покупал цемент.
– Откуда ты об этом узнала, девочка моя? – с ноткой недовольства в голосе произносит Ирвин.
Мне его почти жаль. Колли обожает разглагольствовать об убийствах за завтраком.
– Что ты такое читала?
– Да так, – отвечает Колли, – там-сям. А женщину оправдали. Там очень трудно что-то доказать. Ему вкололи воздух – воздух и больше ничего. От этого развивается легочная эм-бо-ли-я. Или эмбаблия? Да нет, точно эмболия.
Я подхожу к Ирвину, колдующему над кофемашиной, и тихо говорю:
– У Энни ветрянка. Ничего не понимаю. Где она ее подхватила? Да и потом у нее прививка.
– Она не дает стопроцентной гарантии.
Глаза Ирвина глубоко ввалились в темные глазницы и сверкают, как две загадки. Минувшая ночь выдалась не из лучших.