Холодный серый дождь молотил по невзрачному зонту со сломанной спицей.
"Ну и где она?" – Стикс дрожал всем телом, мысленно умоляя свою спутницу вернуться.
Потрёпанная папка с рисунками едва держалась в окоченевших пальцах. Он то и дело судорожно вытирал с тонкого пластика капли воды словно боялся, что небесные слезы просочатся насквозь и испортят рисунки.
Последний шанс. Из единственного на всю округу колледжа выгнали, на работе никому не нужен и его рисунки никому не нужны. Кроме нее. Она сказала, что он красиво рисует, обещала поговорить со своим директором, убедить посмотреть работы и вот уже полчаса как скрылась в двухэтажном сером здании. Или просто лгала? Стикс съежился ещё больше – не то от дождя, не то от осознания, что первый в его жизни друг за двадцать лет может вновь оказаться вовсе не другом. По обшарпанным стенам стекали потоки грязи, но воде не удавалось отмыть этот город. Ложь, предательство, ненависть здесь были нормой.
И всё же художник продолжал стоять у угла тупика, где она велела ему ждать. Что же ещё остаётся у таких как он, кроме надежды? Стикс почти уснул под монотонное бормотание дождя, окончательно замерзнув, и только автоматически продолжал стирать пальцем капли дождя с папки.
– Эй, как тебя там, Серёжа? – Девушка выпорхнула из здания, раскрыла стильный черный зонт с автоматическим механизмом и модельной походкой подошла к глухому тупику в котором велела спрятаться своему забавному знакомому.
– Стикс, – будто извиняясь, пробормотал художник.
Он и сам не знал зачем из раза в раз повторял всем и каждому имя, данное матерью. Всё равно его упорно отказывались называть так. Сначала смеялись и просили показать паспорт. Увидев в паспорте под блестящей голографической пленкой напечатанное "Стикс", плевались и обзывали родителей в лучшем случае наркоманами, а после продолжали называть любыми другими именами.
Художник давно устал спорить на эту тему или что-то доказывать. Только упорно повторял свое имя вслух, словно надеялся, что рано или поздно кому-то это надоест и имя запомнится.
– Ну хорошо, Стёпа, – она состроила недовольную мордашку.
– Стикс, – так же тихо отозвался он.
– Ой, да это не важно! – Кажется, ее безумно раздражало то, что новый знакомый не может просто смириться с тем, как она хочет его называть. – Слушай, меня повысили. Дали должность начальника отдела.
Стикс поднял голову, взгляд тёмно-синих глаз пробежался по растрёпанной прическе, криво застегнутой рубашке, раскрасневшимся губам, красному следу от нижнего белья на бедре ниже юбки.
– Поздравляю, – художник криво улыбнулся, не то из-за холода, не то из-за того, что ждал несколько иного от этой встречи.
– А, твои рисунки, – она отмахнулась. – Сегодня было много дел. Приходи завтра и надень костюм получше, а то уж больно на бомжа похож.
Она заливисто рассмеялась, глядя на его растерянное лицо.
Где ему взять костюм получше? Старая тонкая куртка, штопаная в трёх местах, футболка с облезлым рисунком, отцовские брюки, которые утащил с помойки и криво-косо зашил, да дырявые ботинки. Это и было лучшим из того, что у него есть. Можно, конечно, стащить костюм у отца ночью, но это грозило серьезными неприятностями. Но, может, стоит рискнуть?
– Я постараюсь найти, – наконец выдавил из себя Стикс.
– Ну вот и молодец, – она улыбнулась. – Мне пора домой, да и тебе тоже. Смотри не заблудись. И постарайся не проходить под окнами зданий. Кто-то может увидеть тебя и испытать глубочайшее отвращение. Фе. Не стоит заставлять людей испытывать такие чувства.
Она снова расхохоталась и развернувшись, лёгкой походкой ушла в сторону парковки. Потоки воды и ночной мрак быстро скрыли ее изящную фигуру из виду.
Стикс ещё долго стоял под дождем в темном тупике. В воздухе повис тяжёлый запах помоев, чьей-то рвоты и удушливый аромат ее пользованного тела. Унылый дождь всё также мрачно барабанил по зонту, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем художник успокоился и пошел домой. В голове не было никаких мыслей, только неуютная тяжесть и боль.
Грязные темные улицы не приносили никакого облегчения. Стикс с детства выучил, что в этом городе лучше не выходить наружу с наступлением темноты, но дома было не сильно лучше. В связи с этим единственное, что умел художник помимо рисования, – это выживать в аду. Нащупав в кармане мятую пятидесятирублевую бумажку, он остановился у старой палатки и купил на все деньги небольшой мешочек конфет.
Теперь можно и поторопиться. Дверь подъезда распахнулась без всякого ключа. Домофон давно был сломан, и никто не собирался его чинить равно как и менять давно разбитые местными лампы. В нос ударила вонь мочи, перемешанной с кислым запахом помоев и острым – рвоты. Стараясь не дышать, художник поднялся на второй этаж и аккуратно приоткрыл дверь квартиры.
В темном помещении смердело. Алкоголем, немытыми телами, табаком и черт знает чем ещё. Давно сгоревшая пыльная лампочка качнулась от сквозняка на грязном шнуре и Стикс почему-то подумал, что она похожа на висельника. Из двери напротив раздавался надрывный кашель.
Поспешно и по возможности тихо юноша прикрыл дверь, скинул ботинки и шмыгнул через коридор. Он отчётливо слышал, как на кухне рычит чудовище и истово молился всем известным богам, чтобы пьяный отец не заметил его возвращения.
