Часть первая. Чистый лист
1
Я лежу на кровати, рядом со мной – мой брат Люпен.
Люпену шесть лет. Люпен спит.
Мне четырнадцать. Я не сплю. Я мастурбирую.
Смотрю на брата и думаю, возвышенно и благородно: «Он бы порадовался за меня. Он бы порадовался, что мне хорошо».
Все-таки он меня любит. Он бы не захотел, чтобы я пребывала в стрессе. И я тоже его люблю – хотя лучше не думать о брате, когда мастурбируешь. Это как-то неправильно. Я пытаюсь расслабиться и получить удовольствие. Нельзя тащить родных братьев в свои внутренние сексуальные угодья. Да, сегодня мы делим постель – в полночь он слез со своей койки и, заливаясь слезами, улегся со мной, – но я не могу разделить с ним мои эротические пространства. Надо гнать его прочь из мыслей.
– В этом деле я справлюсь сама, без тебя, – говорю я ему строгим голосом у себя в голове и кладу между нами подушку – из соображений конфиденциальности. Это наша маленькая и уютная Берлинская стена. С одной стороны – половозрелые подростки, сознающие свою сексуальность (Западная Германия), с другой – шестилетние мальчишки (Коммунистическая Европа). Границу нельзя нарушать. И это правильно.
Неудивительно, что мне надо снять стресс перед сном – вечер выдался напряженным. Папа снова не стал знаменитым.
Он где-то шлялся два дня и вернулся сегодня, сразу после обеда, в обнимку с каким-то взъерошенным молодым человеком, с явным запущенным фурункулезом, в засаленном сером костюме и розовом галстуке.
– Этот хрен, – ласково проговорил папа, – наше будущее. Поздоровайтесь с нашим будущим, дети.
Мы все вежливо поздоровались с этим хреном, нашим будущим.
В прихожей папа нам разъяснил, в облаке густых испарений «Гиннесса», что это не просто так молодой человек, а искатель талантов со студии звукозаписи в Лондоне, и зовут его вроде бы Рок Перри.
– Хотя, может, еще и Иен.
Мы обернулись к этому человеку, сидевшему на сломанном розовом диване у нас в гостиной. Рок Перри был очень пьян. Он сидел, обхватив голову руками, а его галстук напоминал удавку, которую враги затянули у него на шее. Он был совсем не похож на будущее. Вылитый 1984-й. В 1990 году это уже представлялось глубокой древностью – даже в Вулверхэмптоне.
– Если мы разыграем все правильно, то станем, на хрен, миллионерами, – сказал папа громким шепотом.
Мы побежали в сад, чтобы отпраздновать это событие, – мы с Люпеном. Мы уселись вдвоем на качели и принялись планировать наше будущее.
Однако мама и старший брат Крисси хранили молчание. Они уже видели не одно будущее в нашей гостиной. Видели, как оно приходило – и уходило. Будущее является под разными именами, в разной одежде, но все равно раз за разом происходит одно и то же: будущее всегда приходит в наш дом только в изрядном подпитии. И если не дать ему протрезветь, тогда, может быть, нам удастся его обхитрить, и оно заберет нас с собой, когда отправится восвояси. Мы зацепимся за его мех, как репей – все всемером, – и оно унесет нас из этого крошечного домишки обратно в Лондон, к славе, богатству и нескончаемым вечеринкам, где нам самое место.
До сих пор этого не случилось. Будущее всегда уходило без нас. Мы застряли здесь накрепко, в бедном муниципальном квартале в Вулверхэмптоне, и ждем уже тринадцать лет. Нас уже семеро. Пятеро детей – нежданным близнецам всего три недели от роду – и двое взрослых. Давно пора выбираться отсюда. И чем скорее, тем лучше. Сколько можно быть бедными и никому не известными?! Девяностые годы – не лучшее время для бедности и безвестности.
Мы возвращаемся в дом, где уже чувствуется напряжение. Мама раздраженно шипит:
– Джоанна, давай марш на кухню, разогрей болоньезе. И сыпани там горошка. У нас гости!
Я приношу Року Перри большую порцию спагетти – вручаю ему тарелку с легким реверансом, – и он набрасывается на угощение со всем неистовым пылом пьяного человека, которому отчаянно хочется протрезветь при содействии лишь мелкого зеленого горошка.
Теперь, когда Рок пригвожден к дивану тарелкой с горячими макаронами у него на коленях, папа стоит перед ним, пошатываясь, и толкает свою презентационную речь. Эту речь мы давно выучили наизусть.
