То, что они придут, Хоши почувствовал ещё вчера, когда ковш на небе качнулся вправо. Едва заметно качнулся, точнее – совсем незаметно, на волос, но для Хоши этого было достаточно.
В тот миг, когда качнулся ковш, протрубила мамонтиха. Протрубила мирно, совсем не тревожно. Просто хотела собрать своих мамонтят. И тех, кто ещё не отвык от мохнатой материнской груди, и тех, у кого имелись уже собственные дети.
Потом огонь, когда Хоши снял с очажного ложа глиняную крышку с дырочками, подтвердил змеистым узором, бегающим по углям, что придут двое малых и принесут с собой беду. Свою беду, не его. А вот удастся ли ему эту беду прогнать, этого Хоши не ведал.
Он ждал их с утра, но они явились после обеда, когда он собирался вздремнуть. Именно поэтому Хоши выглядел угрюмо и неприветливо, когда, услышав на улице боязливый шёпоток, выставил из-за полога свою лохматую голову и взглянул на посетителей. Те с перепугу готовы были дать стрекача, но не поддались этому порыву, а остались стоять, хотя в их глазах плескался страх.
Мальчик и девочка, погодки. Наверное, погодки. Ему на вид лет одиннадцать, ей – десять или чуть меньше. У девочки волосы напоминающие мех зимней лисицы – белые с рыжинкой. У парня волосы чёрные, как сажа без примеси пепла, а сам он выше, скуластее, и глядит с вызовом, тщательно скрывая испуг. С первого взгляда они были совершенно не похожи друг на друга, но то, что это дети одной матери, легко было понять, взглянув им в глаза. Это были её глаза – ярко синие, словно закатное небо. Казалось, что глаза эти светятся особым внутренним светом. Долго глядеть в них было больно.
Некоторое время они смотрели друг на друга – двое подрастающих детей и старый, неряшливый шаман, страшный и злой на вид. Он знал, какое производит впечатление. Вообще-то, его сторонились не только дети, но и взрослые. Могучие охотники, ходившие на медведя с ножом и рогатиной, а кое кто из самых отчаянных, с одним ножом, не просто уступали дорогу старому Хоши, а старались не попадаться ему на глаза, заранее сворачивая в сторону, если доводилось увидеть его издали. Про женщин разговор не шёл, но его боялись даже старики, которым бояться чего либо, было уж совсем глупо.
А вот эти двое, хоть тоже боялись, но не сбежали, что говорило либо об их особенной храбрости, либо о том, что их сюда привело какое-то важное дело.
– Что надо детям Серебряной Ласки от старого Хоши? – спросил он скрипучим, но совсем не старческим голосом, в котором многие даже слышали, как будто рык снежного льва.
Дети переглянулись. Они были удивлены тем, что он сразу назвал имя их матери, и даже не заметили этого голоса, не соответствующего внешнему виду того, кому он принадлежал. Потом девочка поставила на землю тяжёлый долблёный бочонок, который держала в руках, взмахнула широкими рукавами, словно крыльями, от чего несколько нашитых на них костяных бубенчиков издали красивый перезвон, и принялась переступать с ноги на ногу в плавном, изысканном танце вежливости.
– О, великий Хоши! – запела она мелодичным голоском песню просительницы. – Мудрый и добрый Хоши, говорящий с духами и повелевающий демонами! Отводящий беду и заговаривающий болезни…
Лесть понравилась Хоши. Девочка явно была обучена манерам, как и её мать, которую он не видел уже несколько лет. Ещё бы! Когда девушка начинает взрослую жизнь, ей не до старых друзей, тем более, когда появляются дети. То, что это дети Серебряной Ласки он понял по амулетам, которые когда-то подарил ей именно с той целью, чтобы она надела их на шею тем, кого родит. Сколько он помнил, таких амулетов было пять, а перед ним стояло только двое. Ошибиться он не мог, значит, Серебряная Ласка ещё не до конца выполнила то, что ей было предписано духами – Хранителями рода и Матерью землёй. Что ж, времени у неё ещё достаточно, чтобы произвести на свет остальных, хоть перерыв вышел великоват. Так что же случилось?
– Приветствуем тебя, о мудрый Хоши! – продолжала девочка, не прерывая танца. – Не гневайся на нас и прими наши скромные дары.
Скромные дары, по-видимому, состояли из этого вот бочонка, от которого разливался сладко-горьковатый аромат мёда лесных пчёл, и той шкуры снежного барса, которую держал в руках парень. (Неужели сам добыл?)
– Я слышу тебя, дочь Серебряной Ласки и принимаю дары, – ответил Хоши и, помимо воли, улыбнулся – девочка ему нравилась. – А теперь говорите с чем пришли?
– Мама заболела! – просто сказал мальчик, и по-детски шмыгнул носом.
Правильно, охотник должен прямо и кратко высказывать свои мысли, и ни перед кем не лебезить, даже перед шаманом. А хлюпающий нос… Это пройдёт, когда он станет совсем взрослым и познает первую женщину. Ещё два – три года. Что ж, у Серебряной Ласки хорошие дети, иного он от неё и не ждал.
Между тем, девочка остановилась, и в глазах у неё блеснули слёзы. Так, а вот это лишнее! Хоши совершенно не улыбалось успокаивать плачущих детей, а потому он пошире откинул полог и приказал:
– Залезайте внутрь!
Дети послушались. Внутри его жилища было темно, как впрочем, и в любом другом жилье, где не было окон. А их не было в таком жилище, как у Хоши, вырытом в склоне холма, укреплённом изнутри плотно подогнанными жердями и увешанном шкурами. Хоши хватало света от очага, но сейчас огонь был накрыт крышкой, и только сквозь дырочки в ней пробивались неяркие отсветы от тлеющих углей. Не хотелось ему разжигать очаг заново – он предполагал, что сейчас придётся уходить, а потому достал одну из своих диковин – светящийся камень, и повесил его на один из многочисленных крючков усеивающих потолок.
