Ты для других живёшь на свете
И, забывая про себя,
Как будто в зной прохладный ветер,
Сдуваешь словом тяжесть дня.
Душа твоя неизмерима.
Глаза, как тёплый океан.
И сердце больше всего мира,
А светлый разум Богом дан.
Тебе к лицу твои седины.
Морщины только молодят.
Черты твои неотразимы,
А речь – ученье для ребят.
Ты словно ангел нежно-белый,
Ты точно с Неба Божество,
Своей надеждою и верой
Способна созидать добро.
Любовь твоя, как купол Храма,
Неописуема больша.
Я так горжусь тобою, мама,
Что жить умеешь не греша!
Урал. Октябрь. Обычный день, единственная отрада которого в том, что он солнечный. Большинство сидельцев не решаются без надобности покидать барак – на улице ветрено. А я иду по асфальтированной аллее с расстёгнутой верхней пуговицей на телогрейке, всем телом ощущая дыхание Севера. Но мне не холодно. Меня греет мысль о встрече с любимым, родным человеком.
В специально отведённое здание для длительных свиданий я зашёл последним, желая чуть раньше положенного увидеть маму через полупрозрачное стекло разделительного ограждения. Впереди ещё длительный обыск и тот, мимолётный взгляд на дорогого человека помогает скоротать долго тянущиеся минуты ожидания встречи.
Нет, не повезло. Не увидел.
«Наверное зашла в комнату обыска» – подумалось мне.
Я сделал первые шаги по лестнице, ведущей на второй этаж, где в казённой комнате с двумя кроватями (односпальной и двуспальной), холодильником из далёкого прошлого, деревянной вешалкой, спрятавшейся за дверью с облупившейся белой краской, кухонным гарнитуром местного производства, состоящего из одного навесного и одного напольного шкафов со скрипучими, отваливающимися дверцами, четырёх неудобных табуреток с круглыми сиденьями и на трёх ногах (идея зэка-дизайнера), гибридом видеомагнитофона и телевизора с маленьким экраном, узким проходом между кроватями, ведущему к большому, квадратному окну, от которого зимой неимоверно холодно, а летом очень жарко, запахом еды, табака, слёз и секса, впитавшимся в стены, на девяти квадратных метрах предстояло прожить мне и маме следующие три дня, разговаривая обо всём.
– Лёха, Лёха! Закинь вещи в четвёртую и спускайся сюда. Твоей маме плохо, – встревоженным голосом крикнул мне дневальный комнаты для свиданий.
Мгновение я не мог понять, что следует делать. Остановился. Туплю. Сердце начало бешено биться, а мозг отдал команду бежать.
Я, как вихрь, ворвался в нашу комнатушку, бросил на кровать взятые с собой вещи и три синие астры, специально выращенные для мамы в горшке на подоконнике отряда, и мухой вылетел обратно.
Два лестничных пролёта до комнаты обыска я преодолел в несколько прыжков и без стука открыл дверь в досмотровое помещение…
1.
27 апреля, в далёком 1938 году, на южном берегу озера Исык-Куль в многодетной семье родилась моя мама – Гурбатова Валентина Семёновна. Она стала последним, одиннадцатым ребёнком. К несчастью, один братик умер от пневмонии в годовалом возрасте, а одна из сестёр-двойняшек при родах. Таким образом, в семье Семёна Иващиненко осталось девять детей – семь девочек (Нюра, родившаяся ещё в царской России, аж, в 1915 году, Лида, Лиза, Маша, Зина, Тамара, Валя) и два мальчика (Андрей и Коля).
Жизнь многодетной семьи была сложной. Нехватка продовольствия, антисанитария и это при том, что в роду Иващиненко лодырей не было. Старшие помогали родителям, а младшие, как могли, старшим. Сплочённость и взаимовыручка служили фундаментом семьи моей мамы. Но с вторжением немецко-фашистских захватчиков на пределы Родины, этот фундамент дал трещину – многочисленных родных разбросало по бескрайним просторам Советского Союза. Утешало одно – никто из братьев и сестёр не погиб на фронтах той страшной войны.
Радость от победы была недолгой. Сначала умер мамин отец, а спустя несколько лет и её мама, внеся тона траура в новую, мирную жизнь.
Старшие сестры и брат уже создали свои семьи, в которых появились дети, а до сопливой девчонки дела никому не было. Мама была предоставлена сама себе и большую часть свободного времени проводила с мальчиками, играя с ними в футбол и «войнушку». Но о учёбе в школе и о домашних делах она, разумеется, никогда не забывала. В школе мама была хорошисткой и ярой активисткой, а дома вечно крайней. На неё родные регулярно выливали накопившуюся за трудный день злобу и усталость. Мама плакала от обиды, но слёзы старалась никому не показывать.
Шло время.
Мама окончила школу и в том же году отгуляла на свадьбе второго брата.
Коля был стройным, красивым, остроумным, жизнерадостным и трудолюбивым. Он никогда не испытывал нехватки женского внимания. За Колей охотились многие девушки, но выбрал он почему-то Зину.
Зина не отличалась изысканной красотой, утончённым вкусом и добродушной весёлостью – обычная деревенская девушка, не брезгавшая никакой работой. Но её лицо притягивало внимание. Особенно глаза и улыбка, вернее её отсутствие. Тёмные, большие, умные глаза казались злыми. А редко появляющаяся улыбка только подчёркивала злость. (Я, например, ни разу не видел тётю Зину смеющейся. Нет, не улыбающейся, а именно смеющейся).
