На моей двери – медная табличка. Небольшая, позеленевшая от времени. Возможно, именно поэтому иные считают ее «внушающей уважение». А может, это из-за букв, вытравленных на ее поверхности? Буквы складываются в слова, слова – в предложения. Их всего два, одно над другим: мое имя и… профессия? должность? призвание?
Специалист по связям с реальностью.
Если вы чувствуете, что больше так не можете…
Что потеряли смысл и вкус жизни…
Что это и не жизнь давно, а так – существование, вялое течение серых дней, похожих один на другой как две капли воды…
плещет, плещет стылая муть
Одним словом, каждый, кому я нужен, понимает, о чем идет речь. И хотя адреса моего обиталища не сыскать ни в одном справочнике, бумажный он или электронный, такой человек рано или поздно обязательно найдет дорогу. Просто осознав, что настала пора.
Он спустится по кажущейся бесконечной ржавой лестнице (без толку считать ее ступени, поверьте), пройдет по темному, как безысходность, коридору, слушая шорох лап и хвостов многочисленных крыс, бесконечный шепот воды,
плещет, плещет. Еще немного – и через край
и увидит в конце свет.
Стену из крошащегося, скверно оштукатуренного бордового кирпича, сочащуюся ледяными слезами влаги
плещет, плещет. Хоть уши затыкай – не поможет
и забранный в стальную решетку толстый стеклянный фонарь над ней.
Фонарь вделан аккурат над дверью, и его тусклого, холодного, безжизненного света как раз достаточно, чтобы разглядеть прикрепленную на ней табличку. И – кнопку старинного электрического звонка рядом с нею. Дешевый черный пластик, из которого она сделана, когда-то был матовым. Сейчас он отполирован до ослепительного глянца бесконечными пальцами моих гостей.
Вот, снова звонит.
Я встаю из кресла, давлю в и без того наполненной до краев пепельнице очередной окурок и, шаркая по полу разношенными домашними шлепанцами, иду к двери.
С негромким лязгом отходит язычок замка.
Мужчина. Средних лет. С десяток лишних кило. Ранние залысины. Мятый твидовый костюм. Кожаный портфель с полуоторванным хлястиком-застежкой. В глазах… То же, что и у всех них.
плещет, плещет
– Мистер Рон?
– Я за него, – улыбаюсь я. И добавляю неизменное: – Добро пожаловать на борт!
Мужчина поднимает ногу и несколько секунд держит ее на весу, не решаясь переступить черту невозврата. Он сейчас похож на сапера, очутившегося на самом краю минного поля, густо засеянного смертью.
Наконец, гость решается – шумно выдыхает и решительно опускает ботинок на вытертый коврик. Рывком, словно протез, ставит рядом вторую ногу. Шаркает раз, другой.
– Можете не усердствовать, – улыбаюсь я, запирая дверь. Стараюсь проделать это без чересчур резких движений и максимально бесшумно, но клиент все равно затравленно вжимает голову в воротник не слишком свежей сорочки – точь-в-точь испуганная черепаха. Чувствуется, ему потребовалось немалое усилие, чтобы не оглянуться.
– Вперед и направо, – поясняю я, делая приглашающий жест. Он медлит, явно не желая оставлять меня за спиной. Жму плечами и иду первым, фальшиво насвистывая.
У открытой двери на кухню он на мгновение замирает.
– У вас там…
– Да? – Я тоже останавливаюсь, но не оборачиваюсь.
– Мне кажется, я слышу…
Это мне кажется, что я слышу. Слышу, как по его лбу – морщины, морщины, слишком много морщин – стекают крупные капли пота. И – кап! Кап! Кап!
Плещет, плещет. Изо дня в день, из года в год, из века в век.
– Что? – Я приподнимаю левую бровь.
– Капает! – взволнованным шепотом сообщает он мне.
– Точно. Кран протекает. – Я наконец-то поворачиваюсь и заговорщицки подмигиваю. – По правде говоря, я его нарочно не чиню.
Верный тон, старина! Страх сменяется заинтересованностью.
– Почему?
– Успокаивает.
– А-а…
Он явно удивлен. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: лично его звуки капающей воды раздражают. Нервируют. Выводят из равновесия. Как и незакрытые двери. Скрипящие половицы. Сквозняк.
Что делать, придется терпеть. В конце концов, всякий имеет право на маленькие причуды. Особенно – специалист по связям с реальностью.
– Меня зовут… – начинает он, но я с улыбкой качаю головой.
– Простите? – Гость облизывает губы. Замешательство сменяет неуверенность – младшая сестра страха.
В ответ я пожимаю плечами:
– Мой дом – мои правила. И это – одно из них: никаких имен.
Он вновь быстро облизывает губы, пытаясь снять языком с верхней большую каплю пота.
плещет, плещет, будь он неладен!
Потом осознает, что я смотрю, и, дабы замаскировать смущение от этого детского (так ему кажется) и потому – неподобающего поступка, нервно спрашивает:
– Что, совсем?
Я улыбаюсь:
– Не совсем. Вы можете обращаться ко мне так, как пожелаете.
– А вы?
Еще одна улыбка:
– Ну, вам, конечно же, говорили, что я чудак? Однако согласитесь: даже самый чудаковатый из чудаков вряд ли станет обращаться к гостю «эй, вы» или «Мистер Сине-Красный Галстук».
Конец ознакомительного фрагмента.
