Раньше
Мои дед с бабушкой часто повторяли, что раньше снег был белее, а снежинки – крупнее, что в притулившихся на том холме скворечниках жили лишь истинные ереванцы, что крошечный, размером с ладошку, садик на задворках с парой – тройкой фруктовых деревьев, виноградных лоз и цветов – точная копия рая. А стоило мне подойти к саду, бабушка тотчас появлялась на деревянном балконе, водрузив тяжелеющий день ото дня мешок тревог и горечи на понурые плечи, вздыхала протяжно и говорила:
– Ты снова к смоковнице шла? Дурёха моя, утром я там вот такую змею увидела. Ну и змеюка была, надо было видеть!
Завершив свою речь, бабушка хрипло кашляла в пригоршню и запирала кашель в иссохшей ладони, из блеклых губ выпадал сероватый контур агонизирующей сигареты.
Увидев, что я в страхе иду обратно, снова вздыхала и погружала в медовую заливку краснощёкую пахлаву.
Маму с папой я помнила смутно. Когда мне было три, они уехали в дальние дали в поисках своей нити на переплетённых дорогах чужбины. Но дед гладил меня по голове и говорил:
– Краешек этой нити зарыт здесь, детка, куда бы они ни поехали, как бы ни запутались, всё равно вернутся.
Включался синеголовый, живущий на стене гостиной аппарат, и строгий женский голос передавал мне тревожные вести с неведомого континента. Я, втайне от бабушки, остерегаясь воображаемой змеи, в мгновение ока оказывалась в саду, тоненькими, как пальцы, веточками рыла землю, в надежде найти краешек той нити. Не знала – что за краешек? Где его искать?
Но помнила, что в бабушкиных сказках сокровища всегда прятали в земле, значит, я на верном пути!
Долгие часы потом проводила на холодном балконе. Слёзы, голод, даже желание пописать в расчёт не шли.
Часто в такие моменты я слышала громкий, но бессильный голос деда:
– Женщина, ты что – фашист?! Разве можно так девочку наказывать? Простудится, умрёт!
– Вся в своих дураков-родителей. Разве я виновата?
– Её дурак-отец – твой сын! Эх… отойди в сторону!
Сейчас
«Сейчас» умеет быстро испаряться, сейчас дни тают в одночасье, снег больше не укладывается крупными хлопьями на деревянном полу балкона осиротевшего дома, сейчас он сыплет, как сахарная пудра осыпалась сквозь бабушкино сито на пирожки с творогом и изюмом. Сейчас – без семи дней новый год, но это не мешает всеядным железным глоткам экскаваторов один за другим разрушать каменные дома соседей, а стоящим рядом людям при галстуках – отвечать на проклятия старух ухмылкой и заученным текстом, мол, пора уже заменить хибарки современными новостройками…
Раньше
Каждый год, за семь дней до Нового года, дед покрывал стены новыми обоями. Он делал это совсем не так, как полагается: не мочил тёплой водой старые обои, не отрывал их, поверхность стен в этом случае, естественно, не нуждалась в мытье и выравнивании потрескавшейся штукатурки или неровностей.
В гостиной раздвинувшая крепкие железные ноги стремянка едва умещала на себе облачённые в землистые тапки дедовы ступни 44-го размера. Сигналом к очередному украшению дома было деловитое молчание деда под сенью мистерически загадочного ритуала бабушки. Как истинный мистагог, бабушка то сокрушалась, что её неразумное дитя и его хитрая жена, то есть мои родители, далеко от отчего дома, то благодарила, что хоть за неделю до Нового года они вспоминают обо мне – дурёхе (бабушка называла меня «дурёхой», а я, не понимая смысла слова, наполнялась теплом и радостью), посылают старикам-родителям разноцветную жвачку, витамины разных форм и размеров, чаще всего – ненужные и незнакомые, источающую неприятный запах одежду, конфеты… не забывая, конечно, главный итоговый подарок года – броские, разноцветные обои…
Сейчас
Сказали, чтобы семнадцатого января я освободила дедовский дом, в котором родилась и выросла. Его снесут и якобы дадут квартиру в другом районе. Арпик, Маро, Ашоту, Вартану – всем нашим соседям обещали то же самое, но вместо ключей от квартиры у них в руках оказались бесполезные транспаранты, что развевались перед зданием Правительства и в телевизоре моего приснопамятного деда.
Алекс снова оказался занят, снова обещал, что завтра приедет и заполнит моё одиночество. Сказал, чтобы я была спокойна, чтобы поменьше смотрела репортажи о демонстрациях по телевизору, что терпение – отворяющий двери ключ, которым я не умею пользоваться.
Раньше
Без семи дней Новый год. Ранним утром я просыпалась и сбегала в подвал, пряталась под лестницей, за креслом, иногда даже в исполинском сундуке – любимом приданом бабушки. Ничего не помогало. Щекочущий ноздри змеистый дым от бабушкиной сигареты везде находил меня и с лёгкостью пресекал попытку побега. После чего я быстренько оказывалась на «месте событий». Костлявые женские руки, словно тиски, хватая меня за узенькие плечи, сжимали их так сильно, что я скулила, как щенок, защемивший лапу дверью.
– Эх, дурёха моя, плачь… но тихо, плачь душой, как я… Дед заметит – расстроится.
