* * *
Сначала я продам что подороже,
потом что подешевле, а потом
из листьев, стеблей, лепестков опавших
я соберу букет великолепный,
в хрустящую обёртку упакую
и унесу домой его. Не век же
сидеть мне торговать в цветочной лавке!
А дома я скажу себе: смотри,
сколь многого достиг ты в этой жизни —
нашёл себе пристойную работу,
и прибыль от торговли такова,
что мог бы содержать уже семью,
дарить жене букеты ежедневно,
и лепестками спальню осыпать.
* * *
Он ждал её у памятника, в сквере.
Пришёл заранее, купил цветы,
пятнадцать подмороженных тюльпанов,
единственное, что в продаже было.
И на пятнадцать длительных минут
она уже опаздывает. Впрочем,
считается простительным теперь
опаздывать на первое свиданье.
Но он волнуется – ведь, может, что-то
случилось с нею, милой и желанной…
А чуть в сторонке, из окна кофейни
она устало смотрит на него
и думает: как ей теперь идти
по улице с таким смешным букетом.
* * *
Поэзия подобна ароматам,
изысканным духам многосоставным.
Сначала ты услышишь первый запах:
он легок, прост и кажется понятным,
он быстро кружит голову, и так же
легко и быстро улетает прочь.
За ним идёт вторая нота – сердца,
её узнает человек с душою
внимательной и чувствующей – долго,
уверенно внутри она звучит.
Но если вдруг проснётся третья нота,
её аккорды, слышные тебе лишь,
собой заполнят всё пространство тела —
и для неё ты будешь только шлейфом.
* * *
Да, одержим наш первый император
метафорой строительства. То город
на местности болотистой возводит.
То прорубает в тереме окно,
в котором солнце лишь по вечерам.
То воздвигает целую армаду
трехмачтовых военных кораблей —
и вот плывут они куда не зная.
Но верит августейший только снам,
мучительным и сладострастным снам.
Едва проснётся, мелом на доске
записывает, чтобы не забыть,
и сразу же стирает, озираясь.
Как будто сны его – большая тайна.
* * *
Мне снился сон. Я видел тёмный храм,
в нём существа – крылаты и крикливы,
исполнены их морды черт козлиных,
в глазах их бешено зрачки вращались,
из их ушей валил багровый дым,
змеиными двойными языками
они искали кровь перед распятьем
и приникали к ней своими ртами.
И снилось мне, что я – один из них,
слетевшихся к полуночной трапезе,
что помесь я животного и беса.
И так был близок винной крови вкус,
так сладостен пшеничной плоти запах,
что не хотелось вовсе просыпаться.
* * *
Во многих прегрешениях признался
на исповеди юный христианин.
Однако об одном не рассказал:
что выдумал он все свои грехи,
поскольку опасался, что священник
без должных покаяний не позволит
ему прийти к причастию сегодня.
Старик-священник всё, конечно, понял,
но юношу во лжи не упрекнул.
Увидел он, что будто пеленою
невинное лицо его покрылось,
что страшная какая-то болезнь
вот-вот проявится, и что не будет
другого случая пустить его к Дарам.
* * *
Три раза произнёс, как для глухих,
благую весть почтенный иерей,
перекрестились спешно прихожане
и повторили праздничный тропарь.
Пасхальной ночью переполнен храм
толпой, почти уверовавшей в бога —
и батюшка доволен: очень много
пожертвований сделано сегодня,
и значит, можно будет перекрасить
облупленные стены старой церкви
и купол, наконец, позолотить.
Нет, всё-таки, как кстати, как удачно
к сезонному весеннему ремонту
Христос воскрес – воистину воскрес!
* * *
Сменилась власть у нас, и значит, скоро
изгнанники в дома свои вернутся,
и некоторых встретят как героев,
ну а кого-то даже наградят.
И я жду человека одного:
когда-то мы безвременно расстались
из-за печальных внешних обстоятельств
и плакали, навеки разлучившись, —
оплакивали, словно над могилой,
утраченные для себя тела.
Что толку от пустых воспоминаний?
Ведь есть у нас теперь все основанья
считать, что будет всё благополучно
отныне в нашем славном государстве.
* * *
Зачем мне отвоёвывать всё то,
что мне и так принадлежит по праву?
Кому и что я должен доказать?
Что если титул мой и трон похищен,
то вряд ли вор царём хорошим станет?
Самой природой будет он наказан —
не он царём рождён был, не ему
судить и властвовать в моих пределах!
А я себе ни в чём не изменил,
сопротивленье было бы позором,
поскольку знаю, с кем имею дело.
Но пусть об этом знаю только я,
и пусть никто молиться не мешает
мне о моём потерянном народе.
* * *
«Россия есть Израиль», – царь сказал
и свой народ повёл на возвышенье,
когда-то именованное Лобным,
Голгофой – на исконном языке.
Вообразив себя то ли Мессией,
то ль новым Моисеем, он решил
освободить избранников из рабства
и провести их через море соли —
так, чтоб вода морская расступилась.
Но не учёл могущественный царь,
что мало здесь одной монаршей воли,
что в человеке пострашнее волны.
Что не спасти его и не возвысить
ни соляным столпом, ни крестовиной.
* * *
Один поэт, актёр и драматург
(действительно ли он существовал?)
обмолвился однажды, что театру
подобен этот мир, и что не стоит
серьёзно слишком к жизни относиться,
как будто что-то, кроме смены масок
и декораций, можно в ней найти.
И автора за мудреца сочли.
Вот только жаль, что он не объяснил
значение последней мизансцены,
