Когда Андрей принял из рук отца черный пластиковый пакет, он и представить себе не мог, какие невероятные и страшные события начинаются в его жизни.
– Ну, давай, Красная Шапочка, двигай! – пошутил отец. – Одна нога здесь, другая – там.
Каждый раз, когда дед дежурил, отец передавал ему тормозок – так рабочие называют сверток с едой – и неизменно говорил что-то в этом роде. Андрей был как бы Красная Шапочка, только не девчонка, а парень, и нес тормозок не бабушке, а дедушке, и не от матери, а от отца. Все в этой ситуации было точно наоборот.
Рука отца заметно дрожала после вчерашнего, пепел сыпался ему на колени, дым обволакивал пальцы. Стоило деду отправиться на свое суточное дежурство, как отец сразу бежал в магазин. Андрей не ябедничал, и дед искренне думал, что его зять держит клятвенное слово. В прошлом году, сразу после смерти матери, они поклялись друг другу завязать с водкой до конца своих дней. Правда, принятую отцом дозу можно было косвенно рассчитать по самому состоянию тормозка, но дед не отличался способностями криминалиста. Колбасу и сыр отец нарубил толстыми кусками, шкурки болтались, и весь тормозок выглядел так, будто кто-то уже начал его есть.
Андрей вздохнул, надел черный пакет на локоть и, подпрыгивая на колдобинах, побежал через пустырь, стараясь не думать ни об отце, ни о матери, ни о жизни вообще... И вдруг остановился, потому что с ошеломляющей ясностью вспомнил свой сегодняшний сон.
Почему-то всегда так бывает: проснешься, и хорошо помнишь, что снилось, потом забудешь и вдруг, часа через два – снова придет, словно пленку твоей судьбы перемотали назад.
Это был тот же сон, он повторялся с начала весны, с одним и тем же персонажем в главной роли, будто в каком-то фильме ужасов, хотя, персонаж, конечно, выглядел гораздо приятнее, чем Фредди Крюгер... У Андрея возникло ощущение, что это был какой-то искусственный, наведенный сон. Он недавно читал об этом: будто бы существует такой аппарат, который может транслировать сны. Только неясно, кому и зачем это нужно, чтобы Андрей видел во сне именно Индию.
Так он условно называл девушку или взрослую женщину, которую вот уже месяца три безответно любил. Впрочем, безответно – не то слово, потому что Индия была всего-навсего портретом.
В который уже раз она ему снится – в пятый, в седьмой? От этих снов становится жарко, немного стыдно, потом щемит в груди, тянет распрямить плечи, глубоко вздохнуть, раскинуть руки и посмотреть в небо...
Андрей так и сделал, стоя на опушке леса, пакет с тормозком съехал на плечо, хлопнул по ребрам, небо над головой было синее, космическое, облака ослепительно белые, такие весомые и настоящие, будто их можно потрогать рукой. Хотелось со скрипом скользить по траве, ступать обеими ногами в лужи, еще не успевшие просочиться в землю, трясти над головой ветки кустов.
Две глубокие травянистые колеи шли по самому краю пустыря, высокие кусты намокли, арками нависали над дорогой, придерживая крупные грозди дождевых капель, и каждая владела своим собственным маленьким солнцем. Ночью прошел грозовой дождь, утро выдалось мокрое, светлое, ветреное... Кроны деревьев в лесу были полны птичьего гомона. Дорога на фабрику превратилась в галерею ярких, умопомрачительных образов.
Дед работал сторожем на мебельной фабрике, чьи черные трубы возвышались вдали, на другой стороне пустыря. А на этой стороне был дом Андрея – белая блочная пятиэтажка, построенная еще при коммунистах, специально для фабричных рабочих. Само предприятие давно простаивало, рабочие доживали свой век в этом старом доме, треснутом, в трещинах зарастающим травой, и только дед никак не мог расстаться с родной фабрикой: он устроился сторожем и бдительно охранял ее развалины.
Единственной ценностью, которая до сих пор оставалась за оградой фабрики, был металл, цветной и черный, и он представлял собой определенный интерес для «кое-кого». Этот «кое-кто» очень бы хотел поживиться народным добром. Имелись в виду бомжи, которые стремились собрать его, сдать в пункт приема вторсырья и пропить.
– Раньше пионеры металлолом собирали, теперь – бомжи, – изрек как-то раз мудрый дед.
– Дедушка, а кто такие «пионеры»? – спросил Андрей.
Он, конечно, слышал о пионерах, комсомольцах и даже октябрятах (по истории Отечества имел твердую четверку), но любил иногда поддразнить деда и дать ему возможность сесть на любимого конька.
– Пионеры?! – возвысил голос дед. – Ты не знаешь, кто такие пионеры?
И понеслось. О славных днях, когда они жили в лесном лагере, в синих фанерных домиках, о доблестных делах, когда они ставили сверху на дверь ведро с водой, и вожатый, входя, опрокидывал его на себя... Или как они делали привидений из простыней и пугали по ночам вожатых женского пола... Все это казалось деду красивым, интригующим и смешным. Не то, что нынешнее племя – Макдоналдс, мобильник, плеер... Сникерсы, памперсы... Андрею почему-то становилось жалко деда, когда он рассказывал, часто повторяясь, героические истории из своей жизни.
– А теперь они бомжи – наши бывшие пионеры. И снова собирают металлолом, – с грустью резюмировал дед. – Мало кому из старой гвардии удается быть полезным обществу в наши времена. Мне вот повезло. Что бы они без меня, крутого секьюрити, делали?
