1
В окно громко постучали. Анастасия Федоровна встревоженно взглянула на Максима. Стук повторился. Звон стекла выразительно передал чье-то нетерпение. Анастасия Федоровна быстро встала.
– Кто же это?
– Сиди, Настенька, я открою.
Максим поднялся из глубокого кресла и, направляясь к двери, посмотрел на часы, висевшие над письменным столом. Было два часа ночи.
Анастасия Федоровна проводила мужа взглядом. Шестой день Максим жил дома, и шестой день им не удавалось поговорить по-настоящему. С раннего утра до позднего вечера шли родственники, друзья, соседи…
На террасе послышался незнакомый голос, и вслед за Максимом в комнату вошел человек в длинном глянцево-черном плаще. Плащ был мокрый, и струйки воды стекали на пол.
– Распишитесь за «молнию», Максим Матвеич, – проговорил почтальон, осторожно подавая телеграмму с красной наклейкой, обозначавшей, что доставить ее надлежало в любое время дня и ночи.
Максим принял телеграмму и по-фронтовому на ладони расписался на отдельном продолговатом листочке.
– Благодарю вас, товарищ. – Он проводил почтальона и вернулся с нераспечатанной телеграммой.
Анастасия Федоровна стояла в такой позе, которая без слов говорила: «Ну скорей же! Не томи!»
Максим развернул телеграмму, прочитал вслух:
– «Областной комитет партии просит вас срочно прибыть Высокоярск по вопросу вашей дальнейшей работы. Выезд телеграфируйте. Секретарь обкома Ефремов».
– Да они что там? Столько лет человек воевал, не знал ни сна, ни отдыха, приехал к жене и детям, не успел еще как следует выспаться – и опять куда-то! Нет, нет, это немыслимо! – Анастасия Федоровна взяла Максима за руку, прижала ее к своему лицу и затихла. Максим обнял жену, бережно усадил на диван, сел рядом.
За стеной свистел ветер. Упругие струйки дождя стучали в стекла высоких окон. Но как бы наперекор ненастью, стоявшему на дворе, где-то близко с задором горланили петухи.
– Ишь ведь как стараются! – сказала Анастасия Федоровна.
– Хороший, солнечный день чуют, Настенька, – вполголоса отозвался Максим.
И они опять замолчали, не решаясь говорить о том, что несла их жизни телеграмма, доставленная в глухой ночной час.
– Значит, едешь? – спросила наконец Анастасия Федоровна.
– Еду, Настенька.
– И когда?
– С первым поездом.
– Утром… – Она опустила голову.
Максим встал, расправил плечи, пригладил густые волосы. Надо бы как-то по-хорошему утешить жену, но нужных слов не находилось. Максим подумал о себе с острым неудовольствием: «Вояка! Разучился говорить с самым близким человеком».
Он прошелся по комнате широкими медленными шагами.
– Это что-то очень важное, Настенька. Ефремов – человек чуткий. Он не позвал бы без крайней надобности.
– Чуткий? По-настоящему чуткий должен был и о твоей семье подумать.
– С государственной вышки виднее.
– Не оправдывай. Ты отвык от нас. Тебе лихо сидеть на одном месте…
Максим сдержался, чтобы не ответить резко, и, помолчав, подчеркнуто спокойно сказал:
– На войне, Настенька, я от многого отвык… А ставить свой покой превыше всего я никогда не привыкал.
Анастасия Федоровна вскочила.
– Что?..
– Ссориться не будем, Настенька.
– Нет, будем! Будем, если ты думаешь, что мы жили тут в свое удовольствие!
– Можно послать Ефремову телеграмму, попросить отсрочку дня на три.
Она поняла, что он делает ей уступку, и с горячностью сказала:
– Ни в коем случае!
Анастасия Федоровна подошла к шкафу с книгами и принялась что-то искать.
Она стояла к Максиму вполоборота, и он видел ее высокий лоб, прямой нос, плотно сомкнутые губы, придававшие ее лицу энергичное, волевое выражение, и мягко очерченный тенью от лампы точеный подбородок. Именно такой – строгой и до бесконечности нежной – виделась Максиму она в долгие фронтовые годы.
– Нашла! – сказала Анастасия Федоровна, вытаскивая из большой книги потертый листок бумаги. – Возьми и прочитай вслух.
