Это игра? Или всерьёз? Однажды я перестал понимать, что происходит. Вроде ничего не поменялось: всё те же стены, сад за окном, камин и круглый ковёр цвета бордо на зеркальном паркете гостиной. Но всё другое. Тусклое. Словно дом, где вырос, стал чахнуть. Здесь всегда был шум и гам, музыка, бесчисленные гости. Теперь коридоры наполнены долгим эхо, многие двери заперты. Почти каждый день появляются угрюмые незнакомцы, обходят комнаты, забирают с собой то гарнитур, то зеркала, то китайские вазы в два моих роста, то картины.
Первой исчезла та, что висела на лестнице – большое полотно в тяжёлой раме. Раньше по пути в спальню я подолгу замирал, разглядывая каждый гениальный мазок. Теперь о ней напоминает только выцветший квадрат на обоях. Дом пустеет, а они всё приходят и приходят. Изменилось что-то. Не пойму, что.
И этот разговор, случайно услышанный… В памяти засело каждое слово.
– Дорогой, я не выдерживаю, – говорила она, – шесть лет ада, мучений… неужели Господь оставил нас?
– Я не хотел тебе говорить, – отвечает он, – но мы вынуждены оставить его. Нет! Нет! На время. Год-два, пока всё не уляжется в Европе.
– Иначе…
– Иначе мы потеряем всё.
– Ему нужен уход…
– Ему нужен уход.
– В интернате…
– Я уверен, он простит. Хотя, едва ли поймёт, что происходит. Это ужасно, понимаю, но…
– А если…
– Не терзай себя. Обстоятельства вынуждают нас. Другого выхода нет.
– Нет…
На днях явился тот, что учит любить бога. В его глазах давно нет веры, но из рук он не выпускал библию, открывал её, зачитывал отрывки. Он пробыл до темноты. Я глядел на него с лестницы на второй этаж. Когда ему подали плащ, он помахал мне рукой. Будто бы приветливо. Я откуда-то знал, что говорили обо мне и о тех странностях, что творились в доме. И откуда-то знал, что меня ждёт. Смутное тревожное предчувствие не покидало меня. Как у приговорённого смертника, который догадывается о своей участи лишь по жестам, взглядам, да обрывкам фраз судей и присяжных. Только в чём я виновен? Не пойму…
В тот вечер, как и прежде, мы собрались у камина. Его как всегда разожгла горничная. У нас давно центральное отопление, но она его все равно разжигала. В доме так принято. Традиция. Я, как обычно, совершил ритуал: прежде чем забраться в кресло, три раза обошёл с закрытыми глазами круг ковра по самой кромке. Воображал себя эквилибристом над пропастью. Я всегда выставлял руки в стороны, это помогало держать равновесие. Ведь нужно быть осторожным, не сорваться с проволоки в бездну, нащупывать каждый сантиметр, прежде чем поставить ногу. Но на этот раз никто не аплодировал моей ловкости. Все были заняты разговорами. Что-то изменилось…
Дамы устроились в отдалении, возле белого рояля. Никто не садился, не перебирал клавиши, как бывало. Мужчины закурили сигары, неспешно, но с невиданной раньше нервозностью, обсуждали последние новости. Их слова кружились в сладком табачном дыму.
– Горнорудная продаёт месторождения…
– Покупателя не найти сейчас…
– Без меди я останавливаю производство…
– Не лучшие времена…
– Это конец…
– Правительство ищет выход…
– Вливает деньги в банки…
– На днях встал автозавод, сокращения…
Я не понимал, о чём они. Глядел на потрескивающие сосновые поленья. Огонь обычно усыплял меня, а в тот вечер я безотрывно наблюдал за его пляской. Только краем глаза заметил, что за окном стемнело и сад заливает дождём. Слова продолжали падать.
– Спасёт только чудо…
– Это крах…
– Сокращаем расходы, режем по живому…
– Бог отвернулся от нас…
Признаться, мне больше по духу был сонный полумрак библиотеки, чем диванная оживлённость у камина. Там я мог часами лежать на грубом шерстяном ковре, прижавшись ухом к полу, слушать скрипучее дыхание дома. Или говорить с книгами, устроившись на кушетке. Я до сих пор не понимаю чёрных значков, выстроенных как солдаты в шеренги, но чувствую голос каждой страницы, зашифрованные запахи, звуки, все тайны. И не важно, на каком они языке.
Иногда те, о ком говорили книги, приходили ко мне. В своей комнате или, если солнечно, в патио, я подолгу вёл беседы то с хромыми пиратами, от которых разило потом, то с капитанами фрегатов, кипящими благородством империй, то с затворниками, обитающими на островах, то светочами монастырей. Они рассказывали о виденном, слышанном, понятом. Благодаря этим разговорам со мной, казалось, произошло всё, что только могло произойти с человеком. Я заглянул за каждую дверь этого мира, а тех, кто подходил ко мне, видел словно бы насквозь. Для меня не оставалось больше тайн. И это стало моей непосильной ношей, моим крестом. Разве что терновый венок не сжимал мою голову. Я видел мир, обречённым на медленное угасание. Видел, что воля человека к жизни уходит из него, как дух из мёртвого тела. И я угасал. И дом…
