Глава 1 В которой случается беда, а у Мэй начинают проявляться странности
Жаркий летний день накрыл деревню высоким и звонко-голубым небесным куполом, увенчанным почти в самой середине ослепительным солнечным шаром, от которого шли и растекались по земле невидимые, но ощутимые волны зноя. Ветер доносил запахи цветущих трав, разогретой земли и конского пота, а иногда от дома тянуло чем-то очень вкусным. Там мама колдовала на кухне, готовя обед.
Мэй пробиралась по полю между высокими, даже выше ее самой, почти спелыми колосьями хлеба. Ее светлое платьице, заботливо вышитое мамой по подолу и по вороту разноцветными нитками, не выделялось среди светлых стеблей, а золотистые, точно впитавшие в себя солнечный свет, волосы на расстоянии трех шагов было трудно различить среди хлебных колосьев. Так что для нее игра в прятки на поле имела свои преимущества.
– Мэй, ты где?! – кричал старший брат Начо в отдалении, растерянно крутя головой по сторонам.
Вот ему то с его черной, кудрявой шевелюрой, спрятаться было труднее. Он стоял, возвышаясь над хлебами на целую голову, и внимательно всматривался в бегущие по полю, подгоняемые легким летнем ветерком, золотые волны, но сестру не видел. Куда она спряталась, маленькая проказница? На краю поля, у подножия холма, виднелась рыжая черепичная крыша родного дома, крыши хозяйственных построек во дворе, а дальше, вверх по склону, словно играя в догонялки, карабкались домики их деревни, подбираясь к белой церкви на самой вершине холма, замирая в почтении у подножия высокой церковной колокольни.
Сегодня рано утром отец вместе со старшими братьями уехал в город продавать коня, так что младшие брат и сестра были предоставлены сами себе, отпущенные на вольный выгул нестрогой матерью. Мать же, как всегда, возилась по хозяйству.
Солнце припекало, застыв желтым шаром в выгоревшем от жары небе и разливая по земле почти нетерпимые, если бы не ветерок, потоки зноя. Девочка присела на корточки, натянув подол платья на покрытые пылью голые ноги. Тонкие лодыжки и голени были покрыты замысловатым узором мелких ссадин и царапин, без которых не обходились детские игры и шалости. Не найти ее Начо, не найти! Но пусть немного помучается, думала Мэй, тихонько посмеиваясь над братом. Хлебные колосья окружали ее плотной золотой стеной и что-то нашептывали, шурша и вздыхая. Прямо возле голой пятки ее пробежала маленькая серая мышка – полевка, махнув длинным, тонким хвостиком и бросив на нее испуганный взгляд похожих на черные бусинки глазок.
Девочка положила руку на сухую, теплую землю и вдруг почувствовала дрожь… Земля еле уловимо дрожала, вибрировала. Перед открытыми глазами Мэй замелькали картинки: копыта коней, многих коней, с глухим стуком поднимают тучу пыли с дороги, всадники в черном, в руках их мелькают, отражая солнечные блики, длинные, блестящие клинки; черные всадники что-то кричат и смеются… Клинок, полыхнув белым пламенем, резко опускается на чью-то голову и сразу кровь… Много крови! Мэй вскрикнула и зажмурилась, затрясла золотой головкой, отгоняя страшное видение, но, когда снова открыла глаза, увидела огонь, жадно пожирающий хлебное поле, их поле!..
– Начо! – закричала она, вскакивая с земли, – Начо! Огонь, огонь!..
Он повернул голову на крик и увидел ее в десятке шагов от себя, золотоволосую, с полными ужаса, зелеными глазищами, с дрожащими бледными губами, и подбежал к ней, схватил за плечи, пытаясь успокоить:
– Ты чего, Мэй? Какой еще огонь? – по лицу девочки текли слезы, прокладывая неровные дорожки сквозь слои пыли. Мальчик не понимал, что так испугало его сестру, но тревога уже билась набатным колоколом и в его сердце.
– Я видела огонь, сжигающий наше поле, и черных всадников, убивающих людей! Я боюсь, Начо! Где мама?…
Начо огляделся вокруг: в мирной тишине шла обычная деревенская жизнь, кто-то из соседей не спеша шагал по дороге, подгоняя тянувшего повозку ослика. Согбенные спины женщин то тут, то там, виднелись в огородах. Во дворах играли ребятишки, изредка лаяли собаки, кудахтали куры, мычали коровы… Ничем не примечательный летний день в деревне размеренно, ритмично поскрипывая колесом повозки, в которую был впряжен старый ослик, не торопясь катился к зениту. Но девочка упрямо тянула его домой, туда, где была мать. Он не стал спорить, проникнувшись ее тревогой, и они вместе побежали, а налитые солнцем, почти спелые колосья больно били и хлестали их по голым рукам.
Почему мать поверила восьмилетней дочке, она и сама бы не смогла объяснить, но услышав крики: «мама, скорее в лес!», схватила зачем-то кухонный нож и, не задавая вопросов, бросилась следом за детьми. Дыхание перевели, лишь добежав до первых деревьев, высокой зеленой стеной ограничивающих хлебное поле.
– Что случилось, Мэй? – спросила мать, опускаясь на траву и стаскивая с головы платок. Пока бежали, черные пряди длинных волос выбились из-под платка, и лезли в глаза, в рот, в нос.
Нерия, все еще красивая, смуглая, черноглазая женщина, пригладила волосы ладонью и снова повязала платок на голову. Только теперь она осознала, что, не подумав, поддалась какому-то странному порыву и побежала вместе с детьми невесть куда! Да что это с ней такое? Она с изумлением посмотрела на зажатый в руке нож. К блестящему лезвию прилип тонкий ломтик капусты. Дочка стала сбивчиво и сумбурно объяснять, что видела огонь и всадников. Где видела? Как видела? Какой огонь, какие всадники? Объяснить толком не могла. Нерия решила было, что это очередная фантазия ее дочери, когда со стороны деревни вдруг донеслись топот и крики.
