Читать онлайн полностью бесплатно Николай Румянцев - Собственник МЕЛОЧЕЙ

Собственник МЕЛОЧЕЙ

Автор рассеивает буквы по городу, по улицам, они, эти буквы, прилипают к подошвам, к спинам прохожих, к колесам трамваев, их задувает ветром в приоткрытые двери библиотек, и потом он читает их, читает и записывает, читает и чувствует – никакой теории вероятности, только, история вселенной в глазах одного человека.

© Николай Румянцев, 2019


ISBN 978-5-4496-2457-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Почти предисловие

Стол, покрытый зеленым сукном, с серыми блестящими пятнами от локтей, затиравших его год за годом, клочья табачного дыма плавают над головами, запах алкоголя, пустые стаканы, пепел, классическая засаленная колода карт и несколько человек вокруг стола. Время от времени слышно звонкое «тррррр», тишина, щелчок – громкий выдох, нервный смешок… они играют в русскую рулетку. Револьвер и один патрон.

Его среди них нет.

Его нет среди них и быть не может.

Он, скорее, из злой шутки о японской рулетке – пять мечей для харакири, четыре из которых тупые. Причем играет он один. И вряд ли острый меч хоть раз оказался в его руке.

Так он пишет.

Точнее, так он живет.

Он стоит рядом с тобой на автобусной остановке, быстро курит, неторопливо переступает с ноги на ногу. Он рядом с тобой что-то покупает в магазине. Он случайно задевает тебя плечом на эскалаторе. Он проходит мимо твоего дома. Он… скорее, его призрак. Или – или признак его присутствия?

Вспоминается Иржи Грошек – «по теории вероятности, надо вырезать побольше букв и разложить их на огромной сковородке. И подбрасывать, подбрасывать… Рано или поздно из этих буквиц сложится…» Он же рассеивает буквы по городу, по улицам, они, эти буквы, прилипают к подошвам, к спинам прохожих, к колесам трамваев, их задувает ветром в приоткрытые двери библиотек, и потом он читает их, читает и записывает, читает и чувствует – никакой теории вероятности, только сознание, ощущение, память, история вселенной в глазах одного человека – «повторяя себя я опять совершаю обряд/ обряд совершаю/ совершаю обряд». Его трудно воспринимать по-другому – он в городе, он живет сквозь него, сквозь него чувствует. Временные рамки, погодные явления, правила вежливости, геометрия и география – любовь, грусть, усталость, ирония, досада – абстрактное и конкретное – он Собственник Мелочей, и все остальное является только формальным подтверждением этого. «Подожди/ дай подумать/ что это?/ небо?/ давно не встречал» – знакомься, вот он. Считает количество кадров. «Психоанализирует» Улисса. Корчит рожи последнему лондонскому палачу (сам тот еще доктор Джекилль и мистер Хайд). А над ним Стикс и пирамиды. Или – или это просто прорвало канализацию вверху одной из стареньких улочек Подола? Не все ли равно… он вернется в свой формальный «дом», ибо дом в понятии «адрес, стены, место» для него – не более, чем формальность…

А дома диалог:

– Past Imperfect – «прошедшее несостоявшееся» – интересно, есть ли такая временная форма?

– Нет.

– Значит, я ее придумал.

– Ты ее прожил.

И я запомню этот разговор. Запомню, как запомнила его режущиеся крылья, как запомнила его боль и секреты, его воспоминания о любви и нелюбви, его «Рельеф ладоней», как запомнила его Старьевщика, как запомнила Цезаря, кусающего стилос, как запомнила Навина, говорящего с Хавой – я запомню его таким. А другим он и не будет. Целым куском – «… графика города/ которую узнавал/ при помощи ног/ ежедневно/ (следовательно/ каждый день». С л е д о в а т е л ь н о – то есть с л е д у я, в его случае – из пункта «аз» в пункт «ять». Пошагово. Побуквенно. Создавая свои летописи. Свой Imperfect.

Он обучается науке не помнить. Его поэзия— auto da fe. «И совсем близко, немного фальшиво – медно и долго – Шопен».

Я читаю его книгу…

Дарья Иванцова

Книга I

Как должное

Как должное

«Это всего лишь гравюра на черном камне…»

Безобразный поезд обескровлен…

М. Беловская

Это всего лишь гравюра на черном камне,
где изувечены ретушью правила трещин —
вещи в себе разумеют штрихи,
                                                 и пока мне
кажется вечностью то, что намечено резче.
Дом не забыт, но, как совесть,
                                       заброшен, и брошен
на произвол матерей или женщин любимых…
Капли дождя фонари долго надвое множат,
поезд привычки спешит
                                       и проносится мимо
всех остановок – вокзалов и маленьких станций,
где бы сойти и остаться. Но время торопит —
движешься дальше по рельсам,
                                     как в медленном танце.
Полночь звучит и часы боем пасмурным топит,
будто нездешний. От выси, с высока-высока,
из непонятного, то, что ночами пугает.
Вскинешься. Кликнешь… Кого там?
                                              Ни черта, ни Бога.
Только метель словно дворник, следы подметает…

«Где-то в городе, где метель…»

Где-то в городе, где метель
оставляет свои шаги
робким звоном – к беде, к беде
(из огромной скупой руки
это быстрое серебро,
как привычка к чужим словам) —
беспричинное зло-добро,
или истина пополам.
начинаю к иным быть прав,
вероятно, что от любви…
Недосказанное – «пора»,
и не понятое – «привык»…
Забываюсь. Но вдруг больной —
и без правил, и поделом…
…а за окнами снег слепой,
в белой лодке, с одним веслом…

«Может быть, она та…»

Может быть, она та,
которую полюбят потом…
– Потом? – спросила, – А это когда?
    В который час? Под который гром?
Потом декабрьская звезда,
потом ошалелый глухой перрон,
потом шершавая ткань листа
и тихий, чуть странный, чуть слышный звон


Ваши рекомендации